|
Бывший переводчик советского посольства Ким Дю Бон (Ким Чу бон в транскрипции Холодовича) вспоминает: «Как раз в день пленума, когда там был объявлен перерыв на обед, я шел по улице вместе с нашим молодым сотрудником, Самсоновым, будущим послом в Сомали. Самсонов о развитии событий знал лучше меня, поэтому он сразу сориентировался, когда вдруг рядом с нами на улице остановилась машина и из нее вышел Юн Гон Хым (Юн Кон хым. – А. Л.), пытавшийся начать с нами какой то разговор. Самсонов сразу же потянул меня за рукав, и мы от всяких бесед уклонились, почти что убежали оттуда» . Если память не подвела Ким Дю Бона и данное происшествие действительно имело место 30 августа, то это означает, что Юн Кон хым и другие оппозиционеры в течение нескольких часов после заседания пленума оставались на свободе.
Заключительную речь на пленуме произнес сам Ким Ир Сен. По словам Ко Хи мана, он выразил сожаление по поводу того, что до этого был «слишком добр» к фракциям и их приверженцам, а в особенности к Чхве Чхан ику . Это заявление не предвещало ничего хорошего ни сторонникам оппозиции (как действительным, так и мнимым), ни их друзьям. В то же время, беседуя с Эн вером Ходжой, Ким Ир Сен явно старался преуменьшить значимость начинавшейся репрессивной кампании – именно так можно интерпретировать его высказывание: «Пленум подверг их критике, и этим ограничился». Возможно, это было сделано, дабы не слишком привлекать внимание иностранцев к драматическим событиям в Пхеньяне, идущим вразрез с тогдашним официальным курсом коммунистического движения. В конце концов во время своих бесед с Энвером Ходжой Ким Ир Сен тогда не мог знать наверняка, что разговаривает со своим будущим единомышленником, еще одним «любимым вождем», национальным сталинистом нового образца . Не исключено и то, что такая дипломатическая осторожность была продиктована и тем обстоятельством, что некоторые из оппозиционеров бежали в Китай и получили там убежище. С точки зрения Ким Ир Сена, это означало, что руководство КНР могло выступить против его действий, и в подобной ситуации не следовало привлекать слишком много внимания к кризису в Пхеньяне. Как тогда было принято, северокорейские газеты в течение некоторого времени не публиковали никакой информации о только что завершившемся Пленуме. Когда 9 сентября сообщение о Пленуме, наконец, с недельным опозданием появилось в «Но дон синмун», оно касалось только официальной повестки дня (не считая упоминания в конце сообщения «организационного вопроса» – традиционный эвфемизм, касающийся отставок и назначений) . Итак, попытка пересмотреть политический курс Северной Кореи и заменить руководство страны законными методами, предусмотренными конституцией и партийным уставом, закончилась полным провалом. В Северной Корее 1956 г. не был, да и не мог быть реализован сценарий, который, несмотря на разницу обстоятельств, примерно в то же время успешно сработал в Болгарии, Венгрии и Польше, где консервативные лидеры сталинистского толка в конце концов уступили давлению легальной оппозиции (когда с одобрения и при поддержке, а когда и при противодействии Москвы). Как и следовало ожидать, вслед за провалом выступления последовали репрессии против его участников и их окружения. Репрессивная кампания была неизбежной, ведь руководство не могло не продемонстрировать, что в новых условиях никто в Корее не может бросить вызов Вождю и остаться при этом безнаказанным. Сторонники проигравшей оппозиции были объявлены «раскольниками» и «фракционными элементами» (во всех официальных северокорейских публикациях последующих десятилетий встречался именно второй термин – «чонъпха пунчжа» по корейски). В то же время обвинения в более серьезных преступлениях, таких как шпионаж, саботаж или подготовка мятежа, обычные раньше, им небыли предъявлены вообще или были предъявлены с большой задержкой. |
