— Ничуть! Вы кое-что упустили: вашей сестре плохо. Разве долг не диктует вам окружить ее заботой?

— А вам? Кажется, она ваша жена? Худшее позади, теперь ей нужно восстанавливать силы. Нежность — вот что ей необходимо больше всего. И прежде всего с вашей стороны. Я говорю это на тот случай, если от вашего внимания ускользнуло, что она вас любит.

Аврора уже была готова хлопнуть дверью, но, взявшись за ручку, спохватилась.

— Кстати, вы ведь по-прежнему состоите на службе у князя-курфюрста Саксонии?

— Состою, но сейчас нахожусь в отпуске по причине недавнего ранения.

— Ну, так доведите до сведения Фридриха Августа, что ганноверцы позволили себе наглость похитить человека, которому он недавно присвоил звание генерал-майора! К тому же похищенный генерал — его друг, так что это невозможно обойти молчанием, не так ли?

Сказано это было уже приказным тоном. Левенгаупт отшатнулся, поджал губы, но, овладев собой, согласился.

— Вы правы, я отошлю ему донесение. Как только моя дорогая супруга окрепнет, мы вернемся в Дрезден.

Теперь она удостоила его улыбки.

— Так-то лучше! Помните: пока не нашелся Филипп, вы — единственный мужчина в семье. Не забывайте о долге!

Глава III

Луч надежды

Элеонора, герцогиня Целльская, провела бессонную ночь. Уже не первую — это превращалось в неприятную традицию. Судя по большому зеркалу на ее туалетном столике, ее внешность от этого ничуть не выигрывала. В то утро собственное отражение ее попросту ужаснуло.

До самого последнего времени мать Софии Доротеи в свои пятьдесят пять лет могла испытывать законную гордость за ту красоту, которой она была обязана далекому родному Пуату — причудливому краю, населенному феями: кровь тамошних уроженок обладала воистину волшебными свойствами. Две из них завоевали любовь могущественнейшего из королей, не постеснявшегося назвать себя «королем-солнцем»: это были Атенаис де Монтеспан, уже впавшая в немилость, а теперь — Франсуаза де Ментенон, владычица сказочного Версаля, о которой шептались, что она настояла на морганатическом браке. Этим она походила на Элеонору, хотя ее собственный брак был в конце концов признан высшей инстанцией, благодаря чему она утвердилась на троне Целле. А сейчас она в ужасе вглядывалась в собственное лицо с усталыми глазами и горько опущенными уголками рта и ловила себя на чувстве разочарования. Поможет ли усиленная забота о себе возвращению того блеска, который она умудрялась сохранять вплоть до последнего приезда дочери?

София Доротея наведалась домой в конце мая в плачевном состоянии: вся в синяках, с забинтованным запястьем, лишившись целого клока чудесных золотисто-каштановых волос... Сопровождала ее лишь одна фрейлейн Кнезебек. Карета была без гербов, без лакеев, с одним лишь кучером. Войдя в дом, дочь ринулась в комнату матери и с рыданиями упала ей в объятия. С ней случился настоящий нервный припадок, который едва удалось унять. Кроме того, трясло в лихорадке, поэтому герцогиня, отложив объяснения, приказала отнести дочь в ее прежнюю девичью комнату и вызвала придворного медика. Только когда бедняжка забылась сном под влиянием успокоительного, Элеонора обратилась к Кнезебек — тоже Элеоноре, своей крестнице.

Та поведала, как поутру принцессу, завтракавшую в постели, швырнул на пол разгневанный супруг. Он драл ее за волосы, молотил кулаками, пинал ногами...

— Пришлось отбивать ее у него, иначе он мог ее прикончить, так был разъярен...

— Но почему?!

— Из-за графа Кенигсмарка, давно связанного с моей госпожой, как известно Вашему высочеству, узами... нежной дружбы. Тот сейчас в Дрездене по случаю праздника восшествия на престол нового курфюрста Саксонии: говорят, выпив лишнего на пиру, он наговорил дурных слов о графине Платен, об ее увядших прелестях и тщетных стараниях их оживить.