Время от времени она отсылала своих служанок и придворных дам, чтобы «помечтать по-французски», не слыша грубой немецкой речи. Так она поступила и этим утром после утреннего туалета, однако теперь, взглянув на высокие часы в изысканно инкрустированном корпусе, она спохватилась, что ее грезы затянулись. Кто-то уже тихонько стучался в дверь. Посетительница вошла, не дождавшись приглашения. Это была фрейлина баронесса Беркхоф, самая давняя и преданная подруга герцогини при дворе, где верные люди были наперечет, к тому же ее ровесница. Ее реверанс был соответствующим: достаточно глубоким, но совсем коротким.

— Посетительница к Вашему высочеству. Не зная, достойна ли она аудиенции, я попросила ее подождать.

— По какой причине она может быть недостойна? Кто она?

— Молодая графиня Аврора фон Кенигсмарк, Ваше высочество.

— Ах!..

Слышать это имя герцогине было неприятно. Немного помолчав, она осведомилась:

— А вы не догадываетесь, что ей нужно, баронесса?

— Нет, Ваше высочество, но я видела, что она очень взволнована, хоть и старается это скрыть. И она не просит, а умоляет Ваше высочество уделить ей немного времени.

— Раз так, пригласите!

Через несколько секунд Аврора уже застыла в глубоком реверансе, расстелив по полу широкую накидку из тафты шоколадного цвета на белой подкладке с золотыми блестками, так шедшей к ее платью. Элеонора облегченно перевела дух: почему-то она боялась, что посетительница предстанет перед ней в трауре. Но нет, та была одета по последней парижской моде. Правда, как только девушка подняла прекрасное лицо, ощущение облегчения прошло: судя по кругам под ее синими глазами и по скорбной складке сочных губ, ее терзала тревога.

— Вы хотели со мной увидеться, графиня, — начала Элеонора безразличным тоном. — Не сообщите ли причину вашего... по меньшей мере неожиданного визита?

— Знаю, следовало бы обратиться к Вашему высочеству письменно и попросить аудиенции. Прошу простить мне эту бестактность. С самого начала месяца я не нахожу покоя, и это заставило меня пренебречь приличиями.

— Охотно вас прощаю, видя ваше волнение. Возьмите себя в руки и расскажите, что вас ко мне привело.

— Исчезновение брата, графа Филиппа Кристофа. Он покинул свой дом в Ганновере и...

— Так значит, он туда вернулся? — хмурясь, перебила ее Элеонора. — Кажется, до меня доходили слухи, что его присутствие там нежелательно и что он вернулся на саксонскую службу.

— Действительно, он вернулся, ведомый силой, которой не смог воспротивиться.

Не желая слышать, что это за сила, герцогиня поспешно проговорила:

— Неважно. Так вы говорите, он покинул свое жилище...

— ...первого июля, в десять часов вечера. И больше туда не возвращался.

— Сколько времени он там пробыл, приехав из Дрездена?

— Полагаю, дня два-три.

Элеонора Целльская быстро прикинула: начиная с 27—28 июня... София Доротея уехала обратно в Ганновер 28-го. Трудно не заметить здесь связь! Но она, конечно, не выдала своих мыслей, а только произнесла со вдохом, обозначавшим скуку:

— Итак, ваш брат покинул Ганновер первого июля. И что с того? Почему это привело вас ко мне? Не считаете ли вы, что он направился сюда?

— Нет, я так не считаю, но...

— Раз так, вам следует обратиться к моему деверю в Ганновере.

— Я как раз оттуда.

— И что же?

— Никто так и не смог мне ответить, что с ним произошло. Можно подумать, что он испарился, не оставив никаких следов. Правда, его дом дважды подвергся тщательному обыску, слуги сбежали, а гвардейцы курфюрста забрали лошадей.