Мы двигались среди витрин и вращающихся автомобилей. Габриэль переваливалась с носка на пятку между работниками машинной индустрии и девушками, обслуживающими выставку. Я не отрывал взгляда от скоб на ее ногах, от деформированных бедер и колен, от раскачивающегося левого плеча – от этих частей ее тела, которые, казалось, манили новехонькие машины на вращающихся подиумах, приглашая их войти в конфронтацию с ее ранами. Когда она забралась в маленький японский седан, ее вкрадчивые глаза увидели мое израненное тело в свете того же очарования, которым были наделены эти совершенной формы машины. Воан сопровождал ее, помогая подняться на подмостки, забраться в странные гондолы экспериментальных авто, в кабины концептуальных автомобилей, в стандартные лимузины, на задние сиденья которых она усаживалась как неприветливая королева этой гиперактивной технократии.

– Баллард, прогуляйся с Габриэль, – подзадоривал меня Воан. – Возьми ее за руку. Ты ей не безразличен.

Воан помог мне занять свое место. Когда он ускользнул, сославшись на то, что увидел Сигрейва, я помог Габриэль осмотреть несколько инвалидных машин. В нарочито формальных терминах я беседовал с демонстраторами о монтаже дополнительных средств управления, тормозных педалях и рычагах коробки передач. Все это время я смотрел на части тела Габриэль, отраженные в этих кошмарных приспособлениях инвалидного управления. Я наблюдал, как трутся друг о друга ее бедра, на выступ ее груди над лямками спинного протеза, на угловатые формы ее таза, на ее кисть, крепко сжимающую мою руку. Она отвечала на мой взгляд сквозь ветровое стекло, поигрывая с хромированным рычагом карбюратора, словно ожидая, что с ним случится нечто непристойное.

Габриэль, похоже, не держала на Воана зла за то, что он предоставил мне возможность первым заниматься с ней любовью на заднем сиденье ее маленького автомобильчика в окружении причудливых рычагов управления для инвалидов. Я исследовал ее тело, нащупывая путь среди ремней и лямок ее нижней одежды. Непривычные поверхности таза и ног увели меня к ее уникальному тупичку, этому нездоровому кожно‑мускулатурному образованию. Каждая из ее деформаций служила сильной метафорой упоения новым насилием. Ее тело, с этими угловатыми контурами, неожиданными сочетаниями слизистой оболочки с линией волос, разгибающей мышцы с эрегирующими тканями, было для меня вызывающей энциклопедией извращенных возможностей. Когда я сидел с ней в темной кабине возле ограды аэропорта, а ее белая грудь, покоившаяся в моей руке, освещалась огнями взлетающих авиалайнеров, мои пальцы, казалось, подвергались насилию формы и нежности ее соска. Наши половые акты были испытанием огнем и водой.

По дороге к аэропорту я смотрел, как она манипулирует непривычной системой управления. Комплекс рычагов и переключателей этой машины был подогнан специально для ее первого полового акта. Двадцать минут спустя, когда я обнял ее, фабричный запах горчичного кожзаменителя смешался с ароматом ее тела. Мы свернули к резервуарам, чтобы видеть приземляющиеся самолеты. Когда я прижался грудью к ее левому плечу, то увидел, как специальное сиденье плотно облегает ее тело. Я скользнул рукой по ее правой груди, уже сливаясь со странной геометрией интерьера этого автомобиля. Из‑под руля торчали неожиданные рычаги. Из стальной оси, идущей от рулевой колонки, рос целый пучок хромированных педалей. Установленный на полу рычаг передач поднимался косо, оставляя пространство для вертикального отростка из хромированного металла, отлитого по форме внешней стороны кисти водителя.

Привычная к этим новым параметрам, к объятиям услужливой технологии, Габриэль откинулась на сиденье. Ее умные глаза следовали за ладонью, ощупывающей мое лицо, словно в поисках недостающей мне яркой хромированной арматуры. Она подняла левую ногу и разместила ее так, что скоба легла мне на колено. На внутренней поверхности ее бедра выделялись глубокие вмятины от лямок, ложбинки покрасневшей кожи, отпечатки кнопок и пряжек.