* * *

Боцману с Артистом хватило двухчасового наблюдения за тем сарайчиком, в котором некогда находилась запасная тачка Девки, чтобы понять: хозяева казематов сделали выводы из бегства Мухи. Телекамеры, емкостные датчики и хитрая сигнализация свидетельствовали, что ход старательно заблокирован.

– Ну что ж... Теперь все зависит от того, насколько точно Муха нарисовал свои дополнения на плане, – задумчиво проговорил Пастух, разложив чертежи и заметки Олега на столе в офисе агентства «MX плюс». – И насколько точно он понял характер этой Девки.

– Дело даже не в ней, – уточнил Док. – Дело, скорее, в самом характере этого подземного заведения. Психология тюремщиков: они максимум внимания уделяют борьбе с возможным побегом.

– Согласен. – Боцман, уже уловивший, что от него потребуется, доставал из стенного шкафа телекамеру на гибком оптоволоконном кабеле и все необходимые к ней приложения. – К тому же под землей вверх не смотрят.

* * *

Зима в тот год на северо‑западе Подмосковья выдалась не очень снежной.

Снег шел часто, но небольшими порциями. Выпадет – подтает, выпадет – подтает. Поэтому перемещаться по нему было легко, не проваливаясь и почти не оставляя следов. В подсвеченном от наста предрассветном сизом сумраке бесшумно скользили четыре силуэта. Так невесомо скользят тени от фар проезжающих за деревьями редких автомашин. Сливаясь с природой, четыре смутные фигуры в зимнем камуфляже, двигающиеся с беспощадной грацией охотящихся хищников, показались бы очень странными на окраине безобидного полудачного поселка. Если бы они кому‑нибудь показались. Но удивляться их странности было некому. Бесформенные фигуры тихо плыли, словно не касаясь почвы, потом замирали, концентрировались, приобретая конкретные очертания, и вдавливали себе под ноги тонкие штыри. Благодаря тому что были они сделаны из особо прочного сплава, эти тусклые вороненые «соломинки» прокалывали и просверливали наст и почву, как бумагу. Словно намеревались пустить здесь корни.

– Боцман, есть! – прошелестел голос Артиста между хрипами колготящихся и ночью радиолюбительских станций.

Одна из теней отпочковалась от воткнутого в наст «стебля» и растаяла, а на ее месте материализовалась другая фигура. Она сгустилась из смутной тучки, поводя лупоглазой, как у насекомого, головой. Потом окуляры ночного видения наклонились, и из сумки на боку фигуры выполз тонкий хоботок. Он присосался к «стеблю», влез в него и по нему нырнул вниз, под ноги.

– Пастух! Все точно, – доложил Боцман. – Вижу одного. Дремлет. Загиб через пять‑шесть метров точно на север. Дверь – четыре к югу.

– Принял. Артист – десять метров на север. Док – четыре метра на юг.

– Есть, десять метров на север, – будто эхо ответило и тут же повторилось:

– Есть, четыре метра на юг.

* * *

Много чего приходится делать солдату. И бегать, и стрелять, и управлять всякой мото‑теле‑и электронной техникой. И, естественно, рисковать жизнью. Но самое мерзкое для солдата – то, что противнее, а может, и пострашнее даже, чем посвист пуль над втиснутой в грязь головой, – вид приготовленной к работе лопаты. Копать, закапываясь, окапываясь, откапывая и подкапывая, – страшная, мерзкая и гнусная составляющая доли солдатской. Всегда мерзкая, в любое время года и суток. Но копать ночью, зимой, в лесу, да еще так, чтобы получалось беззвучно, – это вообще адовы муки. Тем более жутко это делать в современном подмосковном лесу. У него своя кошмарная специфика. Артист выковыривал из заледеневшей прелой листвы пластмассовые бутыли, жесткие тряпки страшного вида и вызывающей рвотные позывы осклизкости, запчасти от автомашин, ошметки АГВ, холодильников, телевизоров и унитазов.