Как хотелось ему порой подняться, подойти и обнять Аввакума, как обнял бы он после долгой разлуки родного сына, если бы он у него был. А потом усадить на диван, сесть с ним рядышком и, заглянув в глаза, спросить:

— Ну, как живешь, дружище? Весело тебе или гру стно?

Аввакум по своему обыкновению ответил бы немногословно. Он глубоко прячет свои чувства, сдерживает их, помня, что здесь — командный пункт фронта, где жизнь непрерывно сталкивается со смертью, где нет и не может быть места для размягчающей задушевности.

— А помнишь, старина?..

У них есть что вспомнить! Ну хотя бы те времена, когда Аввакум только начинал, когда какой-то неожиданный случай сделал его их добровольным сотрудником, сам генерал был тогда еще полковником, начальником оперативного отдела.

— Помнишь дело Ичеренского?

Тогда очень простое соображение, что оконное стекло, упавшее с высоты трех метров, обязательно должно было разбиться на мелкие кусочки, и что человек, намеревающийся пробраться сквозь зарешеченное окно в комнату и перепиливший для этого железный прут, не станет гнуть его на себя — эти простые соображения навели на мысль, позволившую раскрыть, истину. А маленькая шерстинка от вязаной перчатки указала ему на Ичеренского — остроумного и находчивого иностранного агента… Вот тут-то и взошла его звезда.

У них было о чем поговорить, что вспомнить.

— А дело с ящуром?

Ну а история с инфракрасными очками!

— Прекрасная фея!

За последние десять лет было столько рискованных и опасных столкновений со сложными и сильными людьми, которые умели думать и действовать, а то и убивать — если возникала необходимость…

Действительно, у них было что вспомнить, о чем поговорить.

Но и тогда, когда он был полковником и начальником оперативного отдела, он тоже не находил удобного случая, подходящей обстановки, чтобы так поговорить с ним…

Аввакум вошел в просторный кабинет, приблизился к письменному столу, поздоровался.

Генерал кивнул головой, неторопливо отодвинул в сторону лежащие перед ним бумаги, встал и подал руку.

— Садись! — указал он на кожаное кресло, стоящее у стола.

Аввакум зажег сигарету, сделал затяжку и взглянул на электрические часы над входной дверью — было без малого час ночи.

Минуту-другую они говорили о погоде, о неожиданной грозе, генерал справился о его здоровье, о том, закончил ли он свой труд об античной мозаике, и незаметно перешел к делу, из-за которого, в сущности, он его и вызвал.

Итак, Аввакуму, вероятно, известно, что через неделю в Варне открывается международный симпозиум, в котором примут участие физики всех европейских стран. Однако Аввакум не знает, что на этом симпозиуме будет присутствовать и выступит с докладом крупнейший советский физик — Константин Трофимов, верно? А до приезда Константина Трофимова остался всего один день.

Аввакум хорошо знал, что это за человек и какой он пользуется славой. Генерал напомнил лишь о том, какой шум поднялся вокруг его имени в западном мире. Все самые крупные и самые влиятельные газеты и агентства сходятся на том, что Константин Трофимов открыл лазерный луч особого свойства — его не отражает ни одна поверхность, он способен проникать в любую материю, абсолютно парализуя при этом любой вид электромагнитных волн. В последнее время этот вопрос занимает умы всего западного мира, о нем без конца пишут, ведут жаркие споры, обсуждают вкривь и вкось. Высказываются предположения, что в скором времени где-то на севере Советского Союза открытие профессора Трофимова будет подвергнуто испытаниям. И если (не дай бог!) испытания закончатся успешно, НАТО неизбежно окажется перед необходимостью сделать трагические выводы. Потому что, как пророчествовали многие, никакие танки, никакая сухопутная, подводная и воздушная техника, никакие самолеты и ракеты не смогут в случае надобности преодолеть барьер из этих неотразимых лучей, с поразительным эффектом действующих на огромные расстояния.