Повисает напряженная пауза, пока парень подыскивает слова.

– Курт – аутист? – Наконец решается он.

У меня внутри все сжимается. Но я щажу Джошуа, как и он только что пощадил мое собственное невежество.

– Да, – прямо говорю я. – У него то, что в «Диагностическом и статистическом справочнике по психическим расстройствам» раньше называли синдромом Аспергера, а теперь высокофункциональным аутизмом. На самом деле это одно и то же. Но это не заболевание в привычном нам смысле этого слова, оно не требует лечения. Просто его мозг работает немного иначе, чем у других. Вот и все.

Джош указывает на скамью в небольшом парке, разбитом рядом с Нотр-Дамом, я согласно киваю и направляюсь к ней. Мы садимся на незначительном расстоянии друг от друга.

– И как же работает его мозг?

– Ну… – Я протяжно вздыхаю. – Он чересчур умный и педантичный. Так что сарказм и метафоры – не его сильные стороны.

Джош кивает:

– Что еще?

– Курт плохо распознает выражения лиц, – пускаюсь я в объяснения. – Но очень хочет этому научиться, поэтому сейчас у него выходит лучше, чем раньше. Иногда он забывает, что нужно смотреть в глаза собеседнику и хотя бы время от времени улыбаться. Вернее, он улыбается, но только тогда, когда ему действительно весело. В отличие от нас.

Мое объяснение немного сбивчивое, потому что мне все еще не верится, что я вот так просто сижу на скамейке в парке – и не на территории школы, а в самом обычном городском парке, – а рядом со мной Джош Уассирштейн.

– То есть он просто честный, – подытоживает Джошуа.

– Да, честный, даже тогда, когда нужно было бы немного приврать. – Я смеюсь, но смех тут же обрывается: мне не хочется, чтобы Джош неверно истолковал мои слова. – Но не стоит воспринимать его честность как грубость. Каждый раз, когда Курт осознает, что обидел кого-то, он сильно расстраивается.

– Знаешь, это так по-французски – бояться задеть чьи-то чувства, а улыбаться только искренне. Американцы улыбаются по любому поводу и кому угодно, – говорит Джош, и в его голосе мне слышится… сожаление.

– Ты не такой, – произношу я, не сумев сдержаться.

Джош выглядит ошеломленным. Ему требуется время, чтобы собраться с мыслями.

– Да, мне говорили, что я плохо… умею справляться со своими чувствами, – вздыхает он.

– Знаю. – Я мешкаю. – Но это-то мне в тебе и нравится.

Он в удивлении приподнимает брови:

– Правда?

Я опускаю взгляд на скамейку. Каким-то образом расстояние между нами постепенно сокращается.

– Разве твоя улыбка не отражает веселье? – спрашиваю я. – Я знаю, что она искренняя. Ты улыбаешься не для того, чтобы я… – я качаю головой, и мои волосы подскакивают в такт движению, – или кто-то другой почувствовал себя лучше. Ты не будешь льстить кому-то или смеяться над чепухой. И не будешь молчать, если тебя что-то возмущает.

– Да. – Губы Джошуа медленно расплываются в улыбке.

– Вот именно об этом я и говорила. – Я с облегчением смеюсь.

– Что еще? – не унимается Джош.

– Ты о чем? – Я склоняю к плечу голову, всегда так делаю, когда мне что-то очень интересно.

– Что еще мне нужно знать о Курте? – спрашивает после секундного молчания Джош.

Он искренне интересуется моим другом, а это значит, что мы будем больше времени проводить вместе. Сердце снова сжимается от счастья.