|
И когда на кладбище находили раскопанными свежие могилы, я, к своему стыду, закрывала лицо покрывалом, если такое выражение уместно. Я хранила в тайне его преступления, от которых страдала и сама. Время шло, и вот Эдварду исполнилось двенадцать, а его брату почти шестнадцать. К той поре ваш Нарбондо стал для меня совершенно чужим, мерзким незнакомцем, хотя он и проживал в этом самом доме. Эдвард любил маленькую Мэри Истман, а она его, хотя оба, конечно же, в сущности были еще детьми. Но этот… Нарбондо… сам мечтал о Мэри, хотя узнала я об этом лишь годы спустя, когда она призналась мне по секрету, потому что, как и я, тоже страдала от чувства вины.
Однако ближе к делу. Человек, называющий себя Нарбондо, хладнокровно убил собственного брата. Повесил на дереве, постаравшись придать своему преступлению видимость самоубийства. Но судьба — штука престранная, профессор, особенно в данном конкретном случае. Мой покойный муж, судя по всему, обнаружил Эдварда, все еще болтающегося на суку, в то время как Нарбондо глазел на его корчи — не сомневаюсь, весьма довольный собой. Откуда мне это известно, спросите вы. Что ж, теперь я могу все рассказать, хотя еще вчера, когда Мэри Истман была жива, не проронила бы и слова. Преступление свершилось у нее на глазах. Нарбондо хватило наглости вообразить, что Мэри естественным образом окажет предпочтение ему — великолепному Нарбондо, чей путь лежит к славе, к власти над жизнью и смертью, — если Эдвард исчезнет с лица земли. Уверяю вас, девочка презирала его. Она ясно понимала, что он живое воплощение ужаса, и заявила ему, что отправит его на виселицу. Око за око. Тогда Нарбондо пригрозил Мэри той же участью, и она поняла, что это не пустые слова. Спасая свою жизнь, она бросилась прочь, но в это самое мгновение появился мой покойный муж, и тогда Мэри свернула с тропинки и спряталась. Вдвоем они срезали тело с веревки и унесли. А когда тем вечером Эдвард не вернулся домой, поднялся переполох. Нашли окровавленный нож и следы волочения тела к реке. Шла весна, так что речка разлилась, и все решили, будто тело мальчика унесло вниз по течению в море, и на этом основании поиски прекратили. Я приняла историю на веру — а во что же еще мне оставалось верить? В глубине души я подозревала, что ножом поработал Нарбондо, однако ничто в его поведении этого не выдавало. Прошло много лет, пока Мэри Истман в конце концов не рассказала мне всю правду, хотя только Господь Всемогущий знает, чего ей это стоило. Конечно же, бедная девочка ни в чем не виновата. Эдварда все равно было не вернуть, а она опасалась за свою жизнь. Нарбондо годами слал ей письма с вырезками из лондонских газет — сообщениями об убийствах и увечьях, — чтобы она не забывала его угроз. Мэри сжигала их, однако цели своей Нарбондо добился. По ее словам, страх терзал ее днем и ночью. И я молюсь, чтобы теперь-то она обрела покой. Остальная часть моего рассказа — лишь предположения, хотя большую их часть высказал напоследок мой бесстыдный супруг. О страшных вещах он говорил беспечно, словно о само собой разумеющемся. Сентиментальность считал попросту вредной. Вы, профессор, полагаете себя рациональным человеком, но говорю вам, в рациональности существуют такие глубины, какие вам и не снились и в которые вы никогда не опуститесь, поскольку не такой вы человек. Сент-Ив взглянул через окошко на луну, поднявшуюся над верхушками деревьев. Уже совсем стемнело, и внезапно он задумался, чем занимаются Элис и дети в ожидании его возвращения. Матушка Ласвелл меж тем плеснула в бокалы еще немного хереса и внимательно посмотрела на Лэнгдона. — У вас есть совесть и есть сострадание, — снова заговорила она, — и Уильям говорит, что вы несете в мир добро. А я верю ему, сэр. Вот только, скажу я вам откровенно, все эти три вещи такие же иррациональные, как и любое привидение в саване. |
