По мне, так Мейсон был безумен не более, чем мой покойный муж, с которым, с огромным сожалением вынуждена признать, он водил знакомство. Эти черепа — или зеркала, если вам угодно, — еще появятся в моей истории, где-то во второй половине. Суть ее в следующем. — Она подняла взгляд к свечам на люстре и сощурилась, собираясь с мыслями — или же, быть может, разглядывая что-то в слабом мареве нагретого воздуха. Пламя свечей подрагивало на сквозняке из открытого окна в дальнем конце комнаты.
— Человек, называющий себя доктором Игнасио Нарбондо, — продолжила женщина наконец, — мой единственный живой сын. Отец его, воображавший себя человеком науки, исчез из нашей жизни, когда мальчику исполнилось два года. Он, видите ли, частенько говорил о путешествии в Ост-Индию, все жаждал отыскать мифические города в ее джунглях. Возможно, в конце концов именно туда он и отправился. Как бы то ни было, я с мальчиком — теперь я не произношу настоящего имени сына, раз уж он сам от него отрекся, — сняла комнату в Лаймхаусе, хуже которой еще поискать надо было, но слишком уж мы были ограничены в средствах. Менее чем через год я вышла замуж за брата мужа, увы, чересчур поздно разгадав его подлинную сущность. Он привез меня с сыном в Айлсфорд, и тут у меня родился второй ребенок, которого мы назвали Эдвардом.
— Это его вы видели в амбаре, сэр, — сказал Кракен, кивнув Матушке Ласвелл, которая тоже кивнула, словно бы совершенно не удивившись новости. — А если призрак мальчика задерживается в Айлсфорде, профессор, то доктор тоже здесь, это как пить дать. Он находился где-то поблизости, раз уж дух Эдварда объявился в амбаре.
— Как пить дать? Это почему же? — поинтересовался Сент-Ив.
— Видите ли, Нарбондо владеет Айлсфордским черепом, который он похитил из могилы Эдварда. Это обиталище мальчика — его противоестественный дом. Он так и не перешел в иной мир, так и не пересек реку.
— И упомянутый Айлсфордский череп, Матушка Ласвелл, был обработан подобно черепам, обнаруженным в доме Джона Мейсона? — поинтересовался Лэнгдон.
Вероятно, в тот момент хозяйка предавалась воспоминаниям — приятным или печальным, бог весть, — и потому ответ ее прозвучал после значительной паузы и сопровождался тяжелым вздохом.
— Да, хотя это значительно более усовершенствованный образчик. Подле вас стоит графин, сэр, — для поддержания духа мне не помешает еще один стаканчик. Мне очень не по душе рассказывать все это, и прежде я делилась своей историей лишь единожды — сегодня утром, с Биллом. До этого я, понимаете ли, хранила все в себе.
— Но теперь вы можете облегчить свое бремя, — с участием проговорил Кракен. — Отныне вы почти что друзья. Выговоритесь, и мы разделим вашу ношу.
Сент-Ив разлил херес по бокалам и снова устроился на стуле, предоставляя слово хозяйке. Та подняла бокал и посмотрела сквозь него на свет люстры. Затем пригубила немного, поставила стаканчик на стол, кивнула самой себе и продолжила:
— Мои сыновья росли вместе, но не как братья. Старший младшего на дух не переносил. Прямо у меня на глазах он отклонялся от… человечности, что ли, месяц за месяцем, так что в итоге я уже с трудом его узнавала. Скорее всего, порочность его явилась делом рук моего мужа. Он научил мальчика всему, что сам знал о некромантии и вивисекции. А уж мальчик оказался прилежным учеником и проявил недюжинные способности. И поскольку их обоих, взрослого и маленького, влекли противоестественные учения, я не могла остановить то, что росло внутри него. Лаборатория занимала моего мужа более всего остального хозяйства. Она была спрятана где-то в лесу. Не могу сказать, чем они там занимались, поскольку я и знать этого не хотела. |