Он видел, как выходили. Узнал всех. «Боевики». Сердце захолонуло и упало. Вот – Савинков с непокрытой лысоватой головой, в одном пиджаке, провожает. Прощается с двумя женщинами – Рашель и Бэла. За ними – Вноровский, Слетов, Зензинов, Моисеенко. Услыхать хоть бы самое короткое слово. Он видел, как помахал рукой Савинков, повернулся и пошел в дом.

«Ерунда», – мотнул бычьей головой Азеф и наискось стал переходить улицу.

6

И все же сердце билось не оттого, что была крута лестница. Азеф поднимался тяжело, останавливался в пролетах поворотов.

В кабинете был зеленоватый полусумрак от стоявшей на письменном столе лампы. Азеф вошел за Савинковым усталой походкой. Лицо словно налилось водянистым жиром. И яркие, вывороченные губы казались краснее обычного. По лицу, походке Савинков увидал в нем волнение. Азеф сел возле стола, от абажура толстое лицо стало зеленым.

– Расскажи подробно обо всей этой гадости, – пробормотал он. – Как это меня измучило и разбило.

– Страшен чорт, Иван, да милостив Бог. Конечно неприятно, но сейчас у меня были боевики, для всех ясно, что Бурцеву при обвинении его судом, ничего не остается, как пустить себе пулю в лоб. Он даже сам так сказал Бэле.

– Так сказал? – скороговоркой проговорил Азеф.

– Да. Главный его козырь – охранник Бакай, бежавший из Сибири; он был сослан за связь с Бурцевым.

– Я ему давал деньги на побег, – пробормотал Азеф.

– Бурцев говорил, что ты приходил вместо Чернова. Он тебя и тут обвиняет, маньяк. Говорит, что департамент по твоему распоряжению дал телеграмму об аресте Бакая в Тюмени и будто только совершенно случайно Бакай бежал.

– Какая чепуха, – прохохотал Азеф. – Ну, а дальше?

Савинков рассказывал о суде.

– А что это за «сенсация»?

– Какая сенсация? Ах да, Бурцев называет это «сенсацией».

– Что это такое?

– Я не вправе это сказать, Иван.

– Почему? Ты дал слово?

– Дал.

– Жаль, – проговорил Азеф. Савинкову показалось, что Азеф побледнел, но свет был зелен, разобрать было трудно. – Опять какой-нибудь Бакай?

– Чиновник полиции.

– Высший?

– Довольно.

Азеф смотрел на Савинкова в упор.

– Неужели же ты мне не скажешь, Борис? Лопухин? – делая улыбку, сказал Азеф.

– Может быть, Лопухин. Я дал слово, Иван. Я тебе ничего не говорил.

Азеф отвел глаза, вздохнул животом, после молчания проговорил быстрым, гнусавым рокотом:

– Так ты говоришь, Кропоткин подозревает двойную игру с моей стороны?

– Да.

Азеф помолчал, ухмыляясь. И вдруг рассмеялся резко, звонко, на всю комнату.

– Да, конечно. Не очень то вы умны, чтобы вас нельзя было обмануть. Вас действительно ничего не стоит обмануть. Бурцев врет вам, приводит «сенсации», а вы… хороши товарищи. Ну, Кропоткин из ума выжил, ему все может придти в голову, а вы?

– Почему мы? Ты так говоришь, будто мы в отношении тебя что-то упустили?

– Мы не должны были идти на суд, – зло проговорил Азеф, – это была фантазия твоя и Виктора, что Бурцев будет разбит в две минуты и что я выйду из всей этой грязи сухой. Вам до моего душевного состояния не было никакого дела. – В мгновенном, змеином, плоском взгляде Савинков ощутил ненавидящую злобу, которую знавал нередко.