— С ним невозможно разговаривать. Я никак не могу его разубедить, — сказал Джек.

— Но какие у него шансы на самом деле?

— Я делаю все, что могу. За выход под залог назначили полмиллиона баксов, что просто смешно. Он не Джек-потрошитель. Я подам заявление об уменьшении суммы. И, может быть, я сумею уговорить обвинение разрешить ему признание в побеге за минимальное наказание. Конечно, срок будет добавлен, но с этим ничего не поделаешь.

— А если я добуду убедительные доказательства, что Джин Тимберлейк убил кто-то другой?

— Тогда я потребую отменить первоначальное признание или оформлю coram nobis. В любом случае, все будет в порядке.

— Не слишком рассчитывайте на это, но я сделаю все, что смогу.

Он улыбнулся и скрестил пальцы.

Войдя в здание суда, мы разошлись. Джек спустился вниз, чтобы встретиться с судьей и адвокатом обвинения.

Кафетерий был частью фойе и битком набит народом. Ройс сидел за маленьким столиком у лестницы, сложив руки на набалдашнике своей трости. Он казался усталым. Его волосы выглядели тусклыми и вспотевшими, как это бывает у очень больных людей. Он заказал кофе, но непохоже было, что прикасался к нему. Я села. Официантка подошла с кофейником, но я помотала головой. Тревога Ройса окружала столик, как кислый, безнадежный запах.

Он, безусловно, был гордым человеком, привыкшим сгибать мир по своей воле.

Предварительное слушание Бэйли уже носило все атрибуты публичного зрелища. Местная газета рассказывала историю его ареста на первой странице уже несколько дней. Местные радиостанции упоминали об этом в начале каждого часа, и еще раз — в краткой сумме новостей каждые полчаса.

Съемочная группа с миникамерой только что прошла мимо нас, направляясь вниз по лестнице, не зная, что отец Бэйли Фаулера находился в пределах съемки. Он недобро взглянул на них, и его последовавшая улыбка была короткой и горькой.

— Может быть, нам лучше спуститься, — сказала я.

Мы потихоньку двинулись по лестнице. Я удерживалась от желания физически поддержать Ройса, чувствуя, что это бы его обидело. Его стоицизм имел оттенок издевательства над собой. Он получал мрачное удовольствие, заставляя свое тело исполнять приказ, невзирая на цену.

В коридоре внизу одну стену занимали большие окна и два выхода во внутренний двор.

И внутренний проход и наружные лестницы были заполнены любопытными, некоторые из которых, кажется, узнали Ройса. В толпе замолчали и отвели взгляды, когда мы проходили в зал суда. В третьем ряду люди подвинулись, чтобы освободить место для нас. Слышалось приглушенное бормотание, как в церкви перед началом службы. Большинство людей были одеты в лучшую воскресную одежду, и в воздухе перемешались конфликтующие запахи различного парфюма. Никто не заговаривал с Ройсом, но я чувствовала шорох и подталкивание локтями вокруг нас. Если он был смущен реакцией, то не подавал вида.

Он был уважаемым членом общества, но дурная слава Бэйли покрыла его позором. Иметь сына, обвиняемого в убийстве, это то же самое, что быть обвиненным в преступлении самому — родительский провал первой степени. Может, это несправедливо, но всегда имеется невысказанный вопрос: что такого сделали эти люди, чтобы превратить невинное дитя в хладнокровного убийцу другого человека?

Я видела объявление в коридоре наверху. На это утро было назначено еще десять слушаний, помимо Бэйли. Дверь в помещение судей была закрыта. Сотрудница суда, стройная симпатичная женщина в темно-синем костюме, сидела за столиком внизу и справа от судейской скамьи. Судебный репортер, тоже женщина, сидела за таким же столиком слева.

Также присутствовала дюжина адвокатов, большинство в темных консервативных костюмах, все в белых рубашках, неярких галстуках, черных туфлях.