— Сотню? Бляха, да за что?

— Я не судья. Я палач. И мне не обязательно знать, за что. Ты готов слушать или мне замолчать?

— Говори.

«Паскуда». Подумал я, забыв, что и так думаю, а не говорю. «Палач» проигнорировал хамство.

— Раз в день ты будешь слышать колокол. Один удар. Это значит, что прошел день, неделя или месяц.

— Что? Какого черта?

В голосе прозвучала легкая насмешка:

— Скоро ты поймешь, почему так. Жди колокола и считай. Через сто лет мы поговорим еще раз. А потом еще через сто. А потом еще. И еще. И еще. Так что хорошо подумай, что ты хочешь обсудить. Я с превеликим наслаждением выслушаю и даже посочувствую.

Голова панически соображала:

— Как я могу выбраться отсюда? Есть условно-досрочное? За… за хорошее поведение?

— За хорошее поведение? Но ты ведь и так будешь хорошо себя вести. Лучше просто невозможно.

— Я могу… могу…

Я не буду унижаться. Злость в груди стала разрастаться.

— Я могу пообещать, что, когда выйду, не засуну тебя в жопу Пуку. И не спрашивай, кто это. Оставь в воображении.

«Заткнись, заткнись, заткнись!»

— Я это запомню, спасибо. В моем зиккурате покоятся древние вампиры, прожившие тысячи лет. Они могущественные. Если дать им свободу, то они потягаются с хранителями. Одним заклятьем они жгли города, проклинали цивилизации. Я с ними иногда веду беседу. Как думаешь, они мне грозили? И насколько ты страшнее их?

«Доволен? Испугал ежа жопой?»

— Я не понимаю, зачем так жестко? Я и через пару недель все прекрасно пойму. Зачем вечность?

— Не я устанавливаю правила.

«Правила?»

У меня словно язык откусился. Не представляю, что еще можно сказать или спросить. Может послать на…?

«Не смей!»

— Есть хоть какие-то шансы отсюда выбраться?

— Шансы? Что значит шансы? Сейчас мы все погибнем, и ты сможешь выбраться? Или Варгарон превратиться в вечную пыль? К тебе придет на помощь хранитель или иная могущественная сущность? Это и есть шанс? Да. Так ты сможешь… спастись. Но, насколько я знаю, за пять тысяч лет такого не случалось. Либо от меня что-то скрыли. Но это вряд ли.

Палач наигранно вздохнул:

— Легче всего смириться, правда. Чем быстрее ты это сделаешь, тем интереснее будут наши беседы. Знал бы ты, что вы мне рассказываете. Сам бы никогда не додумался. Ваше положение расширяет сознание, и через тысячу лет вы даже перестаете просить выпустить вас. Вы становитесь почти богами в своем маленьком темном и воображаемом мирке. Поэтому не все так плохо, как кажется. Да и я не дам тебе сойти с ума.

Пауза.

— Так, похоже наше время почти закончилось. Советую поторопиться. Что бы ты хотел еще услышать?

Твою мать. Твою муть! Нет! Нет! Бордул, спаси меня!

— Хорошо. Тогда вот что скажи… на ваших картинах я успел заметить одну женщину. Брюнетку. Кто она?

— На картинах? А, ты про прародительницу. Она основательница анклава Вампиров. Первая из нас и все мы происходим от нее.

Если бы у меня было сердце и я мог чувствовать, то оно бы запросилось наружу, выламывая грудную клетку.

— И… и как ее зовут?

— А почему ты интересуешься? Никто ее не видел много тысяч лет. Так что на аудиенцию не рассчитывай.

— Я видел ее.

Тишина.

Возможно, самую малость, но я почувствовал в собеседнике толику заинтересованности:

— Вроде еще и дня не прошло, а ты уже видишь прародителей всех вампиров? Я знаю, что ты неинициированный, поэтому не знаешь о ней.