Облик этих дам определяется не только нарядами и фасонами причесок. Важна и манера держаться, осанка, выражение сдержанной рассудительности, отрешенной надменности и загадочной грусти. Даже в эти блестящие, ранние дни утверждения нового стиля, женщины, скользящие, точно дриады, в своих осенних одеждах по влажным лужайкам, отзываются чем-то призрачно жутковатым, — кажется, будто они накликают преждевременный приход fin de siècle. Здесь уже культивируется образ прелестного демона, полупризрака, явившегося из загробного мира, — даром, что большинство этих дам суть просто развеселые светские красавицы и ни единой демонической мысли в головах их не водится. Облекающий этих дам ореол затравленности есть всего только следствие чрезмерной тесноты корсетов. Слишком стиснутые в груди, отчего им вечно недостает кислорода, создания эти возвышенны лишь в том смысле, что дышат они так, точно уже добрались до вершины Эвереста.

Говоря по чести, некоторые из этих дам куда как удобнее чувствовали себя в кринолинах. По крайней мере, когда они были заперты в те железные клетки, потребность дам в том, чтобы к ним относились, как к забалованным детям, была более очевидной, нынешнее же деланное пристрастие к la ligne и сопутствующая ему континентальная самоуверенность подразумевают наличие чувственности, дамам этим нисколько не свойственной.

В отношении нравственном время ныне стоит странноватое — и для наблюдателя его, и для наблюдаемых: мода вновь напоминает всем о существовании тела, тогда как мораль продолжает настаивать на полном о нем неведении. Подобный кирасе корсаж стискивает грудь и живот, юбка льнет к ягодицам и привольно спадает вниз, отчего сильного порыва ветра хватает, чтобы обнаружить существование ног, турнюр же лишь подчеркивает скрытый под ним круп. И однако же, ни один добродетельный мужчина не позволяет себе помышлений о плоти, а добродетельные женщины о существовании ее не ведают и вовсе. Если бы некий жовиальный дикарь забрел сейчас с варварских окраин Империи в Сент-Джеймсский парк и отпустил одной из этих дам комплимент, похвалив упоительные очертания ее тела, реакция дамы свелась бы, скорее всего, не к восторгу или негодованию, но к мгновенной утрате чувств.

Впрочем, для того, чтобы рухнуть в обморок, никакая помощь варваров из колоний современной даме не требуется: для любой не худощавой от природы женщины безжалостно сужающийся к талии корсаж представляет собой испытание, которое трудно оправдать даже служением красоте. И следует сказать, что весьма многие из дам, плывущих сейчас призраками по лужайкам Сент-Джеймсского парка, восставали этим утром из постелей в обличий пышнотелых красавиц прежнего поколения, но затем сбрасывали просторные пеньюары ради изнурительного общения с горничными. Даже если всерьез шнуроваться им не пришлось (ныне это становится, пожалуй что, даже редкостью), все равно нужно было стянуть полоски кожи, застегнуть металлические крючки, не позволяющие привольно дышать, непоправимо сминающие грудную клетку и наделяющие даму красным носом, который приходится часто пудрить. Ходьба и та требует теперь большей искусности, чем прежде, ибо в моду вошли достигающие щиколок башмачки на высоких каблуках.

И все же они прекрасны, эти упитанные англичанки, ставшие гибкими и худощавыми, да и почему же не быть им прекрасными? То, что при взгляде на них, дышащих с таким трудом, и у других перехватывает дыхание, ведь это лишь справедливо, не правда ли?

А что же Уильям — каково теперь настроение ума его? Все эти красиво одетые женщины, скользящие (пусть и в отдалении) вокруг его парковой скамьи, — не пробудили ль они его мужественности, не привели ли в состояние готовности к встрече с женщиной совершенно раздетой? Почти.

Долгие размышления о своей финансовой униженности наконец вдохновили Уильяма на создание метафоры: он воображает себя беспокойным зверем, снующим по клетке, чьи прутья выкованы в виде серебристых символов фунта стерлингов, «£», переплетенных вот так: «£££££££££££££££££££».