— Значит, мы наконец отправимся странствовать по дорогам!

— Да! Словно цыгане, свободные как ветер!

— Какое счастье, милый Франсуа! А потом ты отвезешь меня в замок? Ведь у тебя же есть замок, славный мой бандит?

— А вот на это, Роза, не рассчитывай. У меня две жизни — одна мрачная, полная загадок и тревог, жизнь предводителя банды. Эта жизнь принадлежит тебе. Вторая — жизнь знатного сеньора. Она принадлежит только мне, и я запрещаю говорить об этом… Ты меня поняла?

— Ах, Франсуа, ты меня больше не любишь… Я это вижу, чувствую!

— Только никаких сцен, слез, скандалов! Я даю тебе то, что могу: не хочешь — не бери. Здесь я полновластный хозяин, моя воля — закон! И ты первая обязана подчиняться мне!

Красавица Роза приглушенно рыдала, а бандит вышел во двор и направился в приготовленную для него комнату. Там он переоделся разносчиком, полностью изменил внешность и, вскинув на спину узел с товаром, покинул дом папаши Пиголе. Главарь отправился по дороге в Жуи, бормоча под нос:

— Роза, конечно, очаровательная девушка, но что-то начинает действовать мне на нервы. Опять сует нос куда не надо! Только бы она не вздумала встать между мной и Валентиной де Ружмон!.. Тогда — берегись, Роза! Мысли о Валентине не дают мне покоя!

ГЛАВА 5

Признательные за заботу об их сыне, супруги Бувар окружили вниманием мадам де Ружмон и девушек. Мировой судья и его жена постарались сделать все возможное для эмигранток, не заботясь о том, что скажут люди. Пока было неясно, как отнесутся власти к возвращению бывших аристократок, и судья постарался защитить путешественниц, хотя бы пока они гостили в его доме. Это было первой услугой.

На имущество семейства де Ружмон был наложен секвестр, но покупателя на владения графини не нашлось, и судья Бувар решил добиться отмены секвестра, что по тем временам было весьма непросто. Он занялся и приведением в жилой вид замка, изрядно обветшавшего за последние два с половиной года.

Подобные занятия требовали постоянных действий, разъездов и переговоров, что графиня, разумеется, не могла оценить по достоинству. Напротив, она то и дело удивлялась, почему дело движется так медленно, ибо полагала, что стоит ей вернуться, как она тотчас сможет вступить во владение прежним имуществом. Охотно переложив все хлопоты на плечи гражданина Бувара, графиня полагала, что труды ради ее блага уже сами по себе должны осчастливить человека, добровольно ставшего поверенным в ее делах. Не подозревая, что защищать интересы эмигрантов чрезвычайно опасно, она видела в судье Буваре одного из управляющих былых времен, которого вместе с кюре допускали за барский стол, а во время процессий дозволяли нести балдахин над статуей святого.

Благосклонность ее была исполнена высокомерия, она называла Бувара «любезный», разговаривала с ним тоном великосветской дамы и никак не могла понять, почему судья не обращается к ней в третьем лице и не упоминает ее титула. В сущности, женщина не злая, графиня была до мозга костей проникнута сословными предрассудками.

Леон Бувар, чье политическое и жизненное кредо выразила «Декларация прав человека и гражданина», сжимал зубы и бледнел, слыша, как бывшая графиня обращается к его матушке «бесценная моя» или «добрейшая госпожа Бувар», показывая надменным тоном, какая пропасть их разделяет. Леон украдкой смотрел на отца, который лукаво подмигивал сыну, наблюдая за графиней, и быстро отводил глаза, скрытые стеклами очков. Старший Бувар словно говорил:

— Оставь! Пусть все идет своим чередом! Я — первый гражданин кантона, ты — один из героев великой армии Самбры-и-Мёза. Разве не мы теперь олицетворяем Францию? Подлинную, сегодняшнюю Францию, великую и победоносную!

Пройдя суровую школу испытаний, осознав необходимость отмены сословных различий и признавая равенство людей, исповедующих одни и те же моральные ценности, обе девушки также были потрясены отсутствием у графини такта, хотя, надо признаться, замечали они далеко не все.