Нынче лишних людей нет. Каждый человек при своём месте.

Бандит, батрак

Мороз стоял градусов тридцать и выше. Парень приплясывал, поджимая огромные посинелые ступни. Окружающие реагировали, как у нас принято, сдержанно. Исподтишка показывали на него пальцами, качали головами, перешёптывались. Только одна общительная бабушка настойчиво советовала парню зайти в ларёк погреться.

Ляле на ум пришёл детский стишок:

Раньше она работала воспитателем в садике. Тут подошёл автобус, пассажиры хлынули в салон. Ляля тоже впрыгнула. И парень загремел босыми чугунными ступнями на заднюю заиндевевшую площадку. Впрочем, температура в автобусе немногим превышала уличную.

Пассажиры на время забыли о странном разутом человеке. Он выскочил на Лялиной остановке и припустил кенгурячьими прыжками к коттеджному посёлку, где она жила. Скрылся в строящемся кирпичном доме по соседству. Там, надо полагать, над ним поахали, обогрели, растёрли ноги и немедленно выдали шерстяные носки.

Спросите, как Ляля, садиковский воспитатель со смешной зарплатой, оказалась в коттедже? Время было такое: девяностые. Кто смел, тот и съел. Под лежачий камень вода не течёт. Не хлопай ушами. Не будь лапшой – это из садиковского фольклора. Имениннику понарошку трепали уши и приговаривали: «Расти большой, не будь лапшой».

Вообще-то Ляля по жизни была именно лапшой. И муж Юра рос тихоней. Рассказывал, как одноклассники подлавливали и впихивали его то в девчачью раздевалку, то в девчачий туалет.

Потом Юра ушёл в армию, где его на первом году службы деды тоже беспощадно буцкали. Ну а на второй год он сам полноправно буцкал салаг. Вернулся домой другим человеком, будто подменили парня.

– Ого, – говорили однокашники, кто не уехал из города, и пытались мять каменные мускулы под футболкой.

– Того, – подтверждал он и вдруг резко сбрасывал бесцеремонную руку. Заламывал её за спину и держал так некоторое время. Шутя, понарошку – но чувствительно. Оставались чёрные синяки.

Сержант-землячок, с которым скорешились в армии, устроил Юру водителем к новому русскому. Юра тут же оказался втянут в хозяйские разборки. А там обвыкся, огляделся, надел малиновую водолазку, чёрную кожаную куртку и пошёл в бандиты. В киллеры. Время, повторяю, было простое, прямое, суровое: девяностые.

Молодое зарождающееся капиталистическое общество, как молодую неустойчивую планету Земля, потрясали катаклизмы. Вскипали океаны, воздвигались и рушились материки, извергались вулканы, вздыбливались горы. Готовилась колыбель для будущего поколения. Которое, если верить плакатам и учебнику истории, должно было жить при коммунизме. Но вот так всё повернулось…

Устояли на крепко расставленных ногах единицы. Ну, десятки, ну сотни, в том числе Юра. Сжав тяжёлые рукоятки холодного и огнестрельного, сказали про горы и моря, леса и недра, про заводы и фабрики, магазины и хлебопекарни: «Это моё». Как точку пулей поставили. «Кто-то что-то имеет против?» Против не имел никто.

– Красуля, подвезти?

– С незнакомыми в машины не сажусь.

Вечером она сдала с рук на руки припозднившейся мамочке последнего малыша. Вышла за низенькую лилипутскую калиточку – а там Юра с миллионом алых роз. Ладно, не с миллионом, но с сотней точно.

– Будем знакомы. Юра, 27 марта 1967 года рождения. Место проживания улица Заводская, 23–99. Время рождения ноль часов 30 минут, роддом № 2. Могу предъявить соответствующую ламинированную бирку. Теперь можно вас подвезти?

Ляля расхохоталась, тряхнула упругими пружинками локонов. Имя полностью оправдывало её кукольную внешность. Или наоборот.