— Неужели там было настолько плохо? — спросил шериф. — А я всегда полагал, что там с вами обращаются, в общем, пристойно. Разве вам не сократили срок на целый год?

— Совершенно верно. Начальник тюрьмы простил мне год, — ответил Дюк. — Но разве в принципе возможно хорошее отношение к заключенному? Четыре стены, окружающие тебя, знаете ли, не очень-то могут развеселить человека.

Шериф пожал плечами и поерзал на стуле.

— Я думаю, вы правы, — произнес он. — Особенно трудно там было именно вам, человеку, который наслаждался свободой так, как никакой другой средний гражданин этой страны; естественно, вам было там исключительно тяжело.

— Эти три года показались мне тридцатью годами воздержания, — спокойно проговорил Дюк. — Вот и все мои тамошние ощущения.

Он наклонился вперед и снял шляпу:

— Посмотрите! — И голова его оказалась в круге света, источаемого керосиновой лампой.

Шериф глянул и пришел в ужас. Черные волосы Дюка были густо посыпаны солью ранних седин. И сейчас, когда Дюк поднял лицо почти к самой лампе, шериф заметил, что годы оставили свой след не только в морщинках, но и в самом выражении лица. Этого ему хватило; он откинулся на спинку стула, глубоко вздохнул и откашлялся. Беседа начинала действовать ему на нервы. Что нужно от него Дюку? К чему это деланное смирение? Куда подевался его взгляд, полный огня, его оскорбительный смех, его слова, бичующие собеседника? Только улыбка осталась прежней — печальной, суровой, непроницаемой, холодной.

— Я хотел бы, — сказал Дюк, — чтобы все поняли меня, чтобы смогли во всем разобраться.

— Дюк, я вас внимательно слушаю!

— Я хочу навсегда покончить с прежним образом жизни.

— О!

— Я завязал, шериф. Я хочу начать абсолютно мирную жизнь.

Шериф кивнул головой:

— От души надеюсь, Дюк, что вам повезет!

— Значит, вы не верите, что я хочу этого? Или вы думаете, что не сдержу собственного слова? Шериф, внутренне я изменился в гораздо большей степени, чем это демонстрирует моя внешность!

— Значит, вы изменились?

Тут шериф поднялся с ощущением несколько большей уверенности и внимательнее всмотрелся в своего ужасного собеседника. Нет, в самом деле, ведь могли же льву подрезать когти и вырвать клыки? Почему бы и нет?

— Я полностью переменился, — повторил Дюк.

— Я совершенно уверен, что именно так оно и есть. Вы собираетесь вернуться на ранчо Картера?

— Сначала хотелось бы повидать Линду, — пробормотал бывший каторжник, поднял голову и улыбнулся. — Нет, я действительно хотел бы увидеть Линду! — Он посмотрел прямо в глаза шерифу. — Я хочу, чтобы она сама сказала мне, что следует предпринять в первую очередь.

Дюк обратил внимание, что шериф почесывает щетину на подбородке, а мысль его неуловимо начинает ускользать в сторону.

— Значит, вы все-таки не разлюбили девушку?

— Ну конечно же нет! — Дюк вскочил со стула и изменившимся голосом спросил: — А почему, собственно, я должен был это сделать?

— Да нет, никаких причин к тому вроде бы нет, — процедил шериф сквозь зубы, как будто кто-то сунул ему под самый нос револьверный ствол. — Я думаю, что в данном случае вообще никаких причин не существует!

— Сэр! — горячо воскликнул Дюк, постепенно теряя выдержку и бледнея. — Вы намереваетесь сказать мне что-то важное?

— Вовсе нет, Дюк, — вымолвил несчастный шериф, в Душе которого шел бой между отвагой и трусостью.

— Шериф, я вытрясу из вас правду!

— Дюк, вы слишком долго отсутствовали…

— Так что же, она вышла замуж за другого?

— О нет!

— Обручилась с кем-то?

Шериф утвердительно кивнул головой.