— Надо как-нибудь пробраться поближе.

— Знаешь, когда-то, очень давно, я тут играл на органе, — сказал Фэтс. — Я знаю одно местечко, куда можно будет попробовать забраться. Но придется проталкиваться.

— Пошли!

Фэтс, как пузатый ледоход, бормоча извинения, врезался в плотно сбитую массу людей. Гэс следовал за ним, протискиваясь между людьми, которые пытались рассмотреть, что же происходит на сцене, и расслышать музыку. Пробираться вперед было очень трудно, но Фэтс упрямо ввинчивался в толпу.

Гэс услышал голос, который мог принадлежать только Бесси, но из-за покашливания, шепота, кряхтения и призывов к тишине насладиться музыкой было невозможно. Они упрямо двигались вперед; время от времени Фэтс останавливался, чтобы перевести дыхание и определить дальнейшее направление движения, для чего ему приходилось подпрыгивать.

— Жуть! — простонал он. — Даже проходы забиты. Если кто-нибудь заорет “пожар”, передавят тысячи людей!

Определив, в каком направлении нужно проталкиваться, и отдышавшись, он двигался дальше. Поближе к сцене люди стояли так плотно, что Гэс решил — дальнейшее продвижение уже невозможно. Чтобы протиснуться вперед, придется ломать людям кости! Но тем не менее они медленно и упорно пробивались вперед. Приходилось продираться между людьми, стоящими как сложенные друг в дружку ложки. Люди, захваченные музыкой, в такт ей притоптывали ногами, двигали животами, всем телом. Гэс уже перестал обращать внимание на то, что ему приходилось плотно прижиматься к разным частям тел женщин и мужчин, будто спаянных музыкой, льющейся со сцены, в цельную, неразделимую массу.

Люди, охваченные восторгом, время от времени аплодировали, а Фэтс и Гэс по-прежнему медленно протискивались вперед. Гэс слышал лишь обрывки музыки и голос, который убеждал его в том, что Бесси все еще на сцене, все еще поет.

Наконец, они выбрались на такое местечко, откуда Гэс смог увидеть Бесси. Ее пение полностью овладело сердцами людей; большой оркестр играл с огромным подъемом; казалось, музыканты давно позабыли, на какой сцене они находятся, и теперь играют в свое удовольствие, полностью отдавшись музыке. Музыканты вели себя совершенно раскованно, они не глядели в ноты, они играли музыку души, они жили этой музыкой, они обращались своей музыкой к собравшимся — все, все живите музыкой вместе с нами! Бешеный водоворот звуков объединил музыкантов и слушающих их людей.

О, Бесси была восхитительна! На ней было надето голубое шелковое платье в белый горошек, а в волосы, собранные в высокую прическу, были воткнуты белые гардении.

Она пела совершенно раскованно, зажигающе, прекрасно, отчаянно, взбираясь на невиданные высоты, а ей вторил саксофон Преса, ее подхватывал барабан Коузи, поддерживали пассажи Тедди на пианино; ее голос заигрывал с трубой Элдриджа, кокетничал со сладостными звуками кларнета Бенни, извивался вместе с тромбоном Джека. У Бесси получалось все, она делала со своим голосом все, что хотела: в нем звучали высшая радость и бесконечная смертельная печаль.

Зал разражался аплодисментами; Гэс и Фэтс использовали всякую возможность, чтобы протиснуться еще немножко дальше. Бесси продолжала петь, опутывая всех невидимой сетью неслыханных звуков; ее глаза сияли, а все движения выдавали страстность и поразительную женственность.

Когда Гэсу удавалось увидеть Бесси поверх тысяч голов зачарованных людей, он как всегда восхищался линией ее бедер, высокой, царственной шеей. Бесси обращала свое пение ко всем, и все, у кого были уши и глаза, не могли устоять перед ней. Она призывала всех отдаться музыке, и если бы нашелся кто-то, кто оставался бы равнодушным, она бы и к таким не чувствовала презрения — она звала в музыку всех без разбору. И была готова умереть для того, чтобы разбудить даже самое черствое сердце. Для нее это было самое важное.