Говорил он серьёзным тоном, но Кейда слышала в его словах какой–то подтекст, загадку, — было похоже, что её собеседник не собирался раскрывать все карты.

И Кейда, опустив голову, сосредоточенно ела.

На окраине небольшого швейцарского городка Гренхена на ничем не примечательном грунтовом аэродроме их ждал небольшой самолёт с пузатенькой глазастой кабиной. Войдя в него, Кейда увидела хорошо обставленный салон с двумя диванами по краям и круглым столиком посредине. Из заднего отсека, завешенного портьерой, вышла молоденькая девушка. На руках она держала два тяжелых шерстяных пледа

— Возьмите, пожалуйста. В горах будет холодно.

Потом появились лётчик и штурман, — пожилые, холёные, похожие на конторских служащих. Вежливо и как–то боязливо поклонились Роберту и — Кейде. На них была лётная форма, но не военная и не немецкая.

— Можем взлетать, шеф?

— Да, мы готовы.

Роберт через стол наклонился к Кейде:

— Запомните: ваша мама из русских эмигрантов, и вы с младенчества знакомы с русским языком. И ещё: ваша мать — националистка, она в доме разрешала разговаривать только на её родном языке.

— А я? Я тоже националистка?

— Вы одинаково любите всех людей. И русских, и других… — евреев, к примеру, даже больше, чем русских.

— А если меня спросят: почему?

— Евреи умные.

— Русские тоже умные.

— Да, но евреи очень умные. А кроме того, любить больше других, чем своих, — это благородно. Кажется так вас учили в комсомоле?

— Да, так. Это у нас называется интернационализмом.

— Вам, русским, такие понятия внушили Маркс и Ленин, — сами, между прочим, не русские.

— Ленин — не русский?

— Да, представьте, — и Ленин не русский. По матери он еврей, Бланк её фамилия, а по отцу чуваш или мордвин. Вы, русские, со времён Рюрика привыкли, чтобы чужеземцы вами правили. Вот и Ленина возлюбили. А он, кстати, ради торжества мировой революции русским народом готов был пожертвовать. И Маркс не питал к вам нежности. Этот сын раввина долго выбирал для своего эксперимента «народ, который не жалко». И выбрал русских. Эксперимент этот продолжается до сих пор, на этот раз на полях войны с Германией.

— Германию мы побеждаем.

— Да, но какой ценой? За кого замуж будете выходить вы, русские женщины, когда война окончится?

Странные вещи говорил ей Роберт, — новые, ранее не слышанные. Однако же в голосе его была уверенность, а в словах — логика. Интересно, а какой он национальности?

Сон окончательно овладел Кейдой. Последней мыслью её было: «А куда мы летим?..»

Летели над горами. От вершин, покрытых снегом, тянуло холодом. Негромкий рокот мотора, покачивания на волнах горного воздуха… Чудилось ей, что она ещё маленькая и лежит в люльке, и слышит колыбельную песню мамы.

Или спала она крепко, или полёт длился недолго, но, как показалось, очень скоро над ухом раздался голос Роберта:

— Проснитесь, красавица, скоро будем садиться.

Она глянула в окно и ахнула: впереди по курсу, сверкая россыпью солнечных лучей, стелилась синь моря, и вокруг, насколько можно было видеть, — лишь небо да море, море да небо.

Самолёт пошёл на разворот, и под крылом зазеленела полоска земли. Колёса коснулись её, и самолёт, чихая и кашляя, стал приближаться к белому двухэтажному дому — местному аэровокзалу.

Над фронтоном здания Кейда прочла: «Савона»,

Здесь они пересели в автомобиль, длинный, широкий, с роскошными креслами в салонах, — и покатили по шоссе, вьющемуся рядом с железной дорогой.