— Павел Николаевич взял её за руку и повёл к выходу.

Около часа пробыла Настя у Павла Николаевича. И, выйдя на свет, на солнце, обрадовалась, — и тому, что вышла без осложнений и, главное, тому, что встретилась с русским, родным, близким человеком. Выбежав из замка, увидела перед главным входом, возле розовой клумбы, Ацера и фрау Мозель. На их лицах были изумление и испуг. «Где вы пропадали?» — качнулась к ней фрау. Кейда взяла её за руки, с улыбкой, спокойно, так, будто ничего не случилось, обратилась к Ацеру:

— Кажется, с нынешнего дня мы работаем?

— Это так, — согласился Ацер. — И прошу учесть — дисциплина у нас строгая.

— Службиста из меня не получится.

— В таком случае очень скоро нам придётся расстаться.

— Тужить не стану. Напишу фюреру, попрошусь на фронт.

Фрау Мозель захлопала накрашенными ресницами, а Ацер с ужасом вспомнил, что кавалеры Рыцарского креста имеют право обращаться прямо к фюреру. В прежние времена им позволялось сидеть в присутствии короля, такой порядок был заведён со времён Германариха, жившего ещё в дохристианское время. Ацер похолодел при мысли, что связался со «штучкой», близкой самому фюреру.

— В домик Рюгеля! — приказал он шофёру.

По дороге полковник что–то говорил про домик Рюгеля, но Кейда слушала рассеянно. Делала вид, что её не очень интересуют предстоящие дела. Повернулась к окну, смотрела на бежавшие навстречу холмы.

После посещения Павла Николаевича у неё сложился план внешнего рисунка поведения. «Казаться улыбчивым и простым — самое высшее в мире искусство», — вспомнила она строки из стихотворения Есенина. Вот и она… в обращении с Ацером будет простой и улыбчивой, немножко дурочкой, немножко кокеткой.

Анчар сидел рядом, она обхватила его шею, прижимала к груди. Пёс испытывал блаженство и готов был жизнь положить за это вдруг вернувшееся к нему счастье. Фрау Мозель, провожая Кейду до машины, шепнула на ухо:

С Анчаром не расставайтесь. Он обучен защищать хозяйку. Стоит только приказать: «Анчар, бери!»

Тепло и покойно было Кейде возле Анчара. Она гладила его лоб, шею. В памяти снова всплыл всадник с курчавой, как у негра, головой. «Почему Мишин — Винт? Здесь, в глубине Германии?.. Не с неба же он свалился! Спокойно, спокойно. Когда я начну работать, многое разъяснится. Не надо показывать своей тревоги. Вот и сейчас. Сижу молча, надулась как мышь на крупу. Что подумает Ацер?»

И она весело обратилась к полковнику:

— Вас сегодня не узнать. Сидите как на поминках.

— На поминках? — оживился Ацер. У нас, немцев, молчат до первой рюмки. Потом вдруг, как по команде, начинают говорить. И даже смеются.

— У нас, немцев, тоже.

— Вы немка, да не совсем. Я знаю ваших родителей, вы жили на краю Германии, почти в Швейцарии. Берлинцы таких называют auberste — «крайние». У вас и речь auberste. И вся вы крайняя.

Ацер, не поворачиваясь, смеялся. Кейда вновь забеспокоилась, — невежлив Ацер. Может, кудрявый действительно Винт? И сотрудничает с Ацером?

Ацер вдруг стал серьёзным. Заговорил другим тоном.

— Всё думаю… О вас, фрейлейн Кейда. О вас.

Что же вы думаете?

— Вы не подозреваете, с какой стороны крадется к вам беда. Я тоже не подозревал, да вот…

— Не надо пугать меня. Я хотя и кавалер Рыцарского креста, но нервы и у меня есть.

— На ваш крест вся надежда. А так–то… замели бы вас давно.

— Да куда же? Говорите скорее.

— На случной пункт, — есть теперь у нас такие.