Ярослав Гашек. Батистовый платочек
Гувернер юного Антонина Марека отправился на прогулку в лес с его матерью. Пани Марекова была высокообразованной дамой, она свободно объяснялась по-французски и по-английски, много читала и любила размышлять о жизни, которую в свои тридцать лет находила удивительной и прекрасной. Поговаривали, правда, что не один мужчина делит с паном Мареком ее благосклонность. Как бы там ни было, жизнь ее была полна прелестей. Напротив, гувернер ее сына был человек задумчивый, и мысли его теперь были заняты, главным образом тем, что завтра он покинет эту семью, чтобы поступить в городе на новое место и заняться воспитанием какого-то молодого графа. Итак, это была их последняя прогулка с пани Мареновой, любившей гулять в его сопровождении, поскольку был он образован, хорош собой и при этом очень робок. Сегодня он казался еще более задумчивым, чем обычно, потому как страдал насморком и позабыл дома носовой платок. Положение было не из легких, что и отражалось на его лице, придав ему выражение грусти и легкого скепсиса. Он отрывисто отвечал на вопросы пани Марековой, которой было жаль, что он уезжает: ведь он был так хорош собой и так робок, что ни разу не отважился произнести слова, которые дали бы ей понять, что он ее боготворит. Они шли по лесу. — Смотрите, — говорила она, — листья желтеют, и вянут, и осыпаются. Махнув рукой, он ответил: — Из года в год одно и то же. — Ваш отъезд пришелся на такое грустное время года… — Весной ли, осенью, летом или зимой, сударыня, — все одно, отъезд есть отъезд, был человек и нет его — с глаз долой… Лицо его залилось краской — он изо всех сил старался не чихать. — Вы должны признать, что были полноправным членом нашей семьи. — Да, сударыня. — Мы уважали и любили вас. Тоничек души в вас не чаял. — Сударыня, мне этого не забыть никогда. Он покраснел, потому что в носу все время что-то щекотало. Страдать насморком и не иметь при этом платка — последнее дело, и он, окончательно смутившись, буркнул: — Спасибо, сударыня. Пани Марекова обронила сумочку. Он поднял ее и, чуть отступив в сторону густого кустарника, сделал вид, что разглядывает ее, надеясь в зарослях незаметно вытереть нос рукавом. — Чем вы там заняты? — Любуюсь сумочкой. Пани Марекова уже стояла рядом, и тут он, открыв замок, заглянул внутрь сумочки. — Милостивая сударыня, — сказал он, вынимая из сумочки батистовый платочек, — какая великолепная вышивка. Подарите мне этот платочек, сударыня. — На что он вам? — На память о тех временах, когда мы гуляли с милостивой сударыней. Она вопросительно взглянула на него: и куда это девалась его робость? Пряча платочек в нагрудный карман, он сообразил, что сейчас самое время показать пани Марековой заход солнца с вершины холма и вытереть нос у нее за спиной. Она подошла к нему вплотную: — Вы действительно будете о них вспоминать? — Буду, сударыня. Они поднимались на холм, не проронив ни слова, он был занят своими мыслями и не мог дождаться той чудной минуты, когда поднесет платок к носу. Наконец очутились они на холме. — Какой закат! — сказал он. — Взгляните, сударыня, какие краски, как все полыхает на горизонте… А эти леса… верхушки деревьев… Он отступил назад и, убедившись, что она любуется закатом, приложил батистовый платочек к носу… Это было вожделенное, волшебное мгновение. Он забыл обо всем на свете и страстно предавался наслаждению, хорошо известному людям, нюхающим табак. |
