– Наверное, чтобы услышать на них умные ответы, – улыбнулся Данилов. – Разрази меня гром, если я понимаю, как от плаката можно протянуть параллель в жизнь? Поясни, пожалуйста.

– Ну, например, встал ты перед постером «Касабланки», вздохнул и посмотрел на Елену. А она тоже вздохнула и посмотрела на тебя. Потом ты берешь ее под руку, слегка притягиваешь к себе и проникновенно говоришь, глядя в ее глаза: «Как хорошо, что у нас с тобой есть время все исправить!»

– А она маняще улыбается мне и кружится в танце по музейным залам, распевая при этом длинную страстную песню на хинди! Гоша, тебе снятся неправильные сны. Ты не в Голливуде картины снимать должен, а в Болливуде сценарии писать! Нарасхват пойдут!

– Да ну тебя! – на этот раз Полянский, кажется, обиделся всерьез. – Пойду сварю кофе!

Он взял опустевшее блюдо, поставил на него две тарелки – свою и Данилова, полные рыбьих голов и костей, смахнул туда же сор со стола и удалился, даже не взглянув на Данилова. Стоило ему выйти, как Данилов поднялся, развернул свое кресло, поставил перед ним низкий резной столик красного дерева, единственный антикварный предмет в доме Полянского. Владелец утверждал, что столик некогда принадлежал Наполеону Бонапарту, но Данилов не спешил этому верить. Включил телевизор, уселся в кресло, водрузил ноги в носках на столик и защелкал кнопками на пульте в поисках канала путешествий.

– Вова! – от возмущения, вернувшийся с кофе и сухофруктами, Полянский чуть не выронил из рук поднос. – А ну убери ноги с мебели, на которой писал свои приказы Наполеон!

– Французский император был коротышкой, но не настолько, – Данилов остался сидеть в прежней позе, только слегка приглушил звук у телевизора. – Писать за таким столиком мог только гном или хоббит. Уж не возьмешься ли ты утверждать, что этот колченогий уродец принадлежал самому Фродо Бэггинсу?

– Убери ноги! – Полянский поставил на стол две дымящиеся чашки и вазочку из трех секций с курагой, изюмом и черносливом.

– И заруби себе на носу, – невозмутимо продолжил Данилов, – что императоры не пишут сами своих приказов, для этого существуют писцы. Императоры только подписывают приказы и прикладывают к ним личную печать. Кстати, как выглядела личная печать Бонапарта?

– Не знаю, – Полянский собрал на поднос пустые бутылки.

– Жаль, – Данилов выглядел искренне огорченным. – А то можно было бы вырезать ее в углу этой подставки для ног в подтверждение твоих слов.

– Идиот! – кратко высказался Полянский и унес поднос с пустыми бутылками на кухню.

Когда он вернулся, то застал Данилова пьющим кофе в прежней позе. Только на экране телевизора вместо передачи о путешествии в Конго под ритмичную попсовую музыку кривлялись три полуголые девицы.

– Перед визитом к тебе я вымыл ноги и надел чистые носки, – сообщил Данилов. – И, надо сказать, что я не зря так готовился – кофе ты варишь превосходный.

– Твое счастье, что у меня дома нет цианистого калия… – пробурчал Полянский, усаживаясь в свое кресло и беря чашку с блюдца.