Ничего приятного я от этого не ждал. Во-первых, как и большинство офицеров, Мясников страдал манией величия. Он был абсолютно уверен в собственном музыкальном таланте. Поэтому пел под наш аккомпанемент на всех вечерах и смотрах художественной самодеятельности. То есть думал, что пел.

Во-вторых, он ненавидел всех, кто сомневался в его талантах, то есть всех без исключения музыкантов и тех людей, кто по случайности, в отличие от него, имел музыкальный слух.

И, в-третьих, именно я как-то раз в электричке, по дороге в увольнение, на весь вагон передразнивал этого самого Мясникова: у кап-два был презабавнейший дефект речи. Он произносил «г» вместо «р» Не знаю, почему меня это так смешило, но когда он командовал каким-нибудь разводом караула или делал доклад перед строем, меня просто шатало – я ронял барабанные палочки и нагибался, чтобы никто не видел, как я хохочу.

– Гавняйсь! – кричал он тонким голосом. – Смигна! Гавнение на сегедину!

Именно это я и изображал перед благодарными слушателями в поезде, а он, оказывается, сидел напротив «по гражданке»* и тихо страдал. Когда мы вышли на Балтийском вокзале, он так же тихо передал меня патрулю, утверждая, что я нанес ему оскорбление действием. Начальник потом очень смеялся, объявляя мне пять нарядов вне очереди.

– Вольно... – прокричал он, морщась от грохота. – Где начальник огкестга?

– В отпуске, товарищ капитан второго ранга! – проорал я.

– А стагшина?

– Там же, товарищ капитан второго ранга!

– Кто стагший? – ему приходилось вопить мне прямо в ухо.

Я хотел было назвать Пашку, но вовремя вспомнил, что Лобанов под утро приволокся к нам в дупелину пьяный, и теперь отсыпается в каптерке.

– Старший матрос Барковский! – прокричал я.

– А где он?

– Обеспечивает переход на обед, товарищ капитан второго ранга!

Мясников внимательно оглядел плац и посмотрел на меня, как на идиота:

– И где же?!

Я в этот момент оборвал свое талантливое соло, поскольку последний курсант благополучно заполз на камбуз. Поэтому кап-два провопил свой последний вопрос в полной тишине. Стоящие на другом конце плаца офицеры удивленно на него посмотрели.

– Кто? – тихо переспросил я.

– Ну этот ваш... стагший матгос?! – явно закипая от моей тупости, прошипел кап-два.

Я скосил глаза на свои погоны и скромно улыбнулся:

– Здесь. Это я.

Мясников смерил меня злобным взглядом:

– Немедленно газыщите вашего командига! Послезавтга огкестг уходит в дальний поход в Игландию.

– Кто уходит? – невинно переспросил я.

Кап-два был готов убить меня, но взял себя в руки и процедил, явно подбирая слова без буквы «р»:

– Ваш коллектив.

– Прошу прощения, товарищ капитан второго ранга, я не понял – «в дальний поход» куда?

– В Игландию, чегт бы тебя побгал!!! Немедленно доложи начальству, идиот!!! – трясясь, заорал Мясников.

Я решил перестать валять ваньку, тем более что эта новость меня просто ошеломила, и немедленно чесанул в команду. Через пять минут оркестр стоял на ушах. Как так? Мы – и сразу в Ирландию?! А это вообще где? И где найти нашего летеху? А как всех собрать? А что делать вообще, и с бухим Лобановым в частности? Я бросился звонить нашему старшине, который совершенно точно был в городе, несмотря на отпуск.

На мой захлебывающийся доклад Лысый ответил кратко:

– Не ори, жопа! Через час буду.

И правда, через час он был в команде. А поздним вечером появился и начальник, несмотря на то что он совершенно точно отдыхал в это время в Пятигорске.