|
На ней, какъ вы можете представить, не было теперь изорванныхъ воротничковъ, и плечь ея не прикрывали болѣе полинялые шелковые платки. Съ перемѣною жизни, мистриссъ Бекки измѣнила также бо льшую часть своихъ привычекъ. Она перестала румяниться, и уже не прибѣгала болѣе къ возбудительному средству, почерпаемому изъ разнокалиберныхъ бутылокъ. Только два или три разд, въ прекрасный лѣтній вечеръ, уступая неотвязнымъ просьбамъ Джоя, мистриссъ Бекки, въ отсутствіе своей подруги, гулявшей за городомъ, угощала себя спиртуознымъ напиткомъ въ чрезвычайно умѣренномъ количествѣ. Зато, съ водвореніемъ ея въ Телячьей Головѣ, каммердинеръ Джоя испортился въ-конецъ: этотъ каналья Киршъ почти не отрывался отъ бутылки, и случалось иной разъ, что онъ самъ приходилъ въ изумленіе, замѣчая, съ какой быстротою уменьшался коньякъ мистера Седли. Но все это вздоръ, конечно, и мы съ презрѣніемъ отвращаемся отъ этого предмета. При вступленіи въ благородное семейство, Бекки перестала, по крайней мѣрѣ въ большомъ котичествѣ, употреблять спиртуозные напитки. Наконецъ багажъ изъ Лейпцига былъ привезенъ это, собственно говоря, были три крошечные сундучка, совершенно неблистательной наружности, и никто не замѣтилъ, какія сокровища вынимала оттуда мистриссъ Бекки. Мы даже не можемъ сказать навѣрное, было ли тамъ что-нибудь въ родѣ украшеній, принадлежащихъ къ женскому туалету. Извѣстно, впрочемъ, что въ одномъ сундукѣ хранилась шкатулка – та самая, которую разгромилъ нѣкогда бѣшеный Родонъ Кроли, приступившій къ ревизіи вещей и денегъ своей супруги, и въ шкатулкѣ – портретъ весьма замѣчательной работы. Бекки повѣсила его на гвоздикѣ въ своей комнатѣ, и поспѣшила отрекомендовать его мистеру Джою. То былъ портретъ джентльмена, нарисованный карандашомъ, за исключеніемъ лица, на которомъ сіяли самыя свѣжія розы. Джентльменъ выѣзжалъ на слонѣ изъ-за группы кокосовыхъ деревьевъ, и за нимъ, въ отдаленіи, на заднемъ планѣ, виднѣлась индійская пагода. То была восточная сцена. – Ахъ, Боже мой, это мой портретъ! вскрикнулъ Джой при взглядѣ на миньятюръ. Такъ точно, на портретѣ сіялъ самъ мистеръ Джой, молодой и прекрасный, въ нанковой курткѣ, фасона, употреблявшагося въ первыхъ годахъ девятнадцатаго вѣка. То была старая картина, висѣвшая нѣкогда на Россель-Скверѣ. – Я купила его, сказала Бекки голосомъ, дрожавшимъ отъ внутренняго волненія;– мнѣ казалось, что я могу принести нѣкоторую пользу своимъ друзьямъ. Я никогда не разставалась съ этой картиной, и не разстанусь. - Неужели? вскрикнулъ Джой съ выраженіемъ несказаннаго самодовольствія и восторга, неужели вамъ дорога эта картина изъ-за меня? – Ахъ, вы сами знаете это, мистеръ Седли! сказала Бекки, но кчему говорить объ этомъ? Зачѣмъ думать… зачѣмъ оглядываться назадъ? Теперь ужь слишкомъ поздно. Бесѣда этого вечера была восхитительна и усладительна для Джоя. Эмми воротилась домой слишкомъ поздно, и, утомленная продолжительной прогулкой, отправилась прямо въ постель съ больною головой. Бенгальскій сановникъ и прекрасная его собесѣдница сидѣли въ гостиной вдвоемъ, и Амелія слышала изъ смежной комнаты, какъ Ребекка напѣвала Джою старыя пѣсни 1814 года. Всю эту ночь онъ не сомкнулъ глазъ, такъ же какъ и его сестра. Былъ іюнь, и, слѣдовательно, высшій лондонскій сезонъ. Мистеръ Джой, какъ слѣдуетъ всякому порядочному путешественнику, читалъ каждый день несравненный листокъ «Galignani», и передъ завтракомъ забавлялъ сводхъ дамъ извлеченіемъ изъ этой газеты. Здѣсь каждую недѣлю описывались подробно всѣ движенія британской арміи, въ которой Джой, какъ военный человѣкъ, принималъ жйвѣйшее участіе. |
