|
. – Прощай Академія! воскликнула миссъ Шарпъ, пусть старая дѣвка припоминаетъ на досугѣ, какъ меня звали! Миссъ Седли была озадачена выходкой своей подруги почти столько же, какъ бѣдная Джемима, потому-что, можете представить, прошло не болѣе одной минуты, какъ она оставила свой пансіонъ, державшій ее шесть лѣтъ въ своихъ четырехъ стѣнахъ. Въ одну минуту, разумѣется, не могутъ разлетѣться по воздушному пространству впечатлѣнія школы, гдѣ перво-начально развились наши мысли и чувства. Что я говорю? Мнѣ случалось видѣть и такихъ особъ, которыя сохранили на всю жизнь воспоминанія школьныхъ лѣтъ. Я знаю, напримѣръ, одного старого джентльмена лѣтъ семидесяти, который однажды, явившись на завтракъ съ испу-ганнымъ лицомъ, сказалъ мнѣ съ величайшимъ волненіемъ: – Вообразите, мистеръ Теккерей, я видѣлъ сонъ, ужасный, страшный сонъ… – Какой, смѣю спросить? – Мнѣ грезилось, будто докторъ Рейнъ высѣкъ меня розгами! Фантазія, какъ видите, пере-кинула этого джентльмена за шестьдесятъ лѣтъ назадъ, къ блаженнымъ временамъ школьной жизни. Еслибъ докторъ Рейнъ явился изъ-за могилы съ розгою въ рукахъ, семидесяти-лѣтній старецъ, я увѣренъ, сталъ бы передъ нимъ на колѣни, испрашивая помилованья какъ провинившійся школьникъ. Что жь мудреного теперь, если миссъ Седли въ нѣкоторой степени поражена была ужасомъ и страхомъ при выходкѣ своей дерзкой подруги? – Какъ это вы осмѣлились, Ребекка? сказала наконецъ миссъ Седли, послѣ продолжитель-ной паузы, что вы надѣлали? – Какъ что? Перекувыркнула Джонсона, вотъ и все тутъ. – Бросить прощальный подарокъ! – Э, полноте! Неужьто вы думаете, что миссъ Пинкертонъ пустится за нами въ погоню? – Конечно нѣтъ; однакожь… – Терпѣть я не могу этотъ домъ, и надѣюсь, глаза мои не увидятъ больше заведенія старой дѣвки, продолжала съ ожесточеніемъ миссъ Ребекка Шарпъ; о, еслибъ Темза выступила изъ бе-реговъ и затопила миссъ Пинкертонъ съ ея тюрбаномъ! – Тсс! – Что съ вами, Амелія? Неужели вы боитесь, что насъ подслушаютъ, и старая дѣвка поста-витъ насъ въ темный уголъ? – Нѣтъ, нѣтъ; однакожь… – Или вы думаете, что этотъ чорный лакей перескажетъ мою повѣсть старой дѣвкѣ? про-должала запальчиво миссъ Ребекка, пусть онъ; если хочетъ, идетъ къ миссъ Пинкертонъ и объя-витъ отъ моего имени, что я ненавижу ее отъ всего моего сердца, и что я желаю отъ всей души доказать ей эту ненависть на самомъ дѣлѣ. Пусть идетъ. Цѣлыхъ два года я терпѣла отъ нея насмѣшки всякого рода. Ни отъ кого, кромѣ васъ, Амелія, я не слыхала дружеского и ласкового слова, и всѣ въ этомъ заведеніи могли безнаказанно обижать меня потому только, что я не имѣла счастія пользоваться благосклонностью старой дѣвки. Цѣлыхъ два года болтала я безъ умолка по-французски въ нисшихъ классахъ до того, что мнѣ самой наконецъ опротивѣлъ материнскій языкъ. А не правда-ли, я очень хорошо сдѣлала, что обратилась къ миссъ Пинкертонъ съ фран-цузскимъ комплиментомъ? Пусть ее бѣснуется, какъ фурія. Vive la France! Vive Bonaparte! Подобныя восклицанія, должно замѣтить, считались въ ту пору самымъ нечестивымъ злословіемъ въ устахъ всякой честной Англичанки. Сказать «Vive Bonaparte» значило почти то же, что пожелать многая лѣта Люциферу и его нечестивымъ легіонамъ. Миссъ Амелія затрепета-ла. – Ахъ, Ребекка, Ребекка, какъ вамъ не стыдно питать въ душѣ такія нечестивыя мысли! воскликнула миссъ Седли. – Vive Bonaparte, и да погибнетъ старая дѣвка! вскричала миссъ Шарпъ. – Мщеніе великій грѣхъ, мой ангелъ. – Можетъ-быть; но я совсѣмъ не ангелъ. |
