Только окно было закрыто. Откуда сквозняку взяться? И тень опять же… как живая. Я вошел, а она голову повернула… Обе. Сначала тень, а следом и девчонка. Лежала себе, в потолок смотрела, а потом голову повернула и уставилась глазищами черными-черными. Смотрит и улыбается, да так, что лучше и не видеть. Обе смотрят… каждая сама по себе.
– Пил? – спросил Никодимыч после паузы.
– В тот день ни капли во рту не было.
– Значит, не проснулся до конца. Приснилось, примерещилось. Спросонья еще и не такое увидишь – да хоть черта с рогами.
– Собаку! Черта с рогами не видел, врать не буду, а вот тень собачью увидел. Худая такая псина, узкомордая. Прямо у ее ног.
– Чьих?
– Тени. Ты не понимаешь, что ли, Никодимыч, о чем я толкую? Ее тут часто видят. Я думал, это шизикам только мерещится, а мне-то уж точно никогда, даже с большого перепоя. А тут – бац! Вот я и думаю, кто рехнулся: я или мир?
– Мир давно рехнулся. Угости-ка сигареткой, коль уж хозяйки нет.
Чиркнула спичка, и палата снова наполнилась дымом.
– Вот и я решил, что мир. В себе-то я больше уверен.
– Лидии сказал?
– Зачем? Вот ты мне не веришь, а она, думаешь, поверила бы? Но понаблюдать решил.
– За кем? – уточнил Никодимыч.
– За обеими, каталепсичкой и тенью.
– И как наблюдения?
– Смеешься, да? А вот никак наблюдения. Хотел на телефон записать, и знаешь что?
– Что?
– Ничего не записалось. Не то что тени, самой палаты не видно. Вот смотри, что получилось.
Все-таки пришлось открыть глаза, чтобы увидеть, как в неуклюжей лапе Жорика появился смартфон каких-то чудовищных размеров.
– Видишь? – Толстый палец, отмеченный полустертой буквой «Ж», с ученическим старанием скользил по экрану смартфона. И язык Жорик высунул. Наверное, от усердия.
– Ничего не вижу.
– Потому и не видишь, что ничего не заснялось. Я потом специально несколько раз проверял. И всякий раз вот такая фигня. Как такое может быть?
– Не знаю. А во всякую такую чертовщину не особо верю. Может, проектор где-то спрятан?.. – В голосе Никодимыча уверенности не было ни капли.
– Зачем? – спросил Жорик. – Шизикам мультики показывать? А что тогда с записями, которые исчезают? Кстати, о записях. Помнишь, когда эту, – Арина поспешно закрыла глаза, – каталепсичку сюда заселили, Хелена распорядилась установить в палате камеру наблюдения. Типа, девица совсем ку-ку, за ней особый надзор нужен. Так вот камеру пришлось демонтировать, потому что она все время глючила. Теперь я думаю, что это неспроста.
– Погоди-ка. – Арина услышала приближающиеся шаркающие шаги. – А что это у нее с кожей? – Взгляд у Никодимыча был не таким тяжелым и назойливым, как у Жорика. Взгляд этот можно было выдержать. Особенно с закрытыми глазами. – Вся в каких-то трещинах…
– Хелена сказала, что это аллергия. Типа, на лекарства. Ей лекарств этих знаешь сколько ввели, пока угомонили.
– А чего ее успокаивать? Сам же говорил, что она тихушница. А тут, смотрю, еще и привязали.
Скрипнула половица, брякнули прикрепленные к ремню инструменты: Никодимыч вернулся к окну.
– Была тихушницей, а потом словно взбесилась. Я начало концерта не застал, мне Лидка потом рассказала. Гроза сегодня какая была, а? Громыхало так, что собственный голос не услышишь. Вот и Лидка не сразу услышала, что с каталепсичкой что-то не то.
– Сам-то где был?
– Пробки вкручивал. |