|
Этот понедельник остался в памяти белых гусар как один из самых тяжелых дней в их жизни. Кавалеристов бросали на воображаемого противника, приказывали им наступать, отступать, спешиваться и гоняли их по пыльному полю «по всем правилам науки», заставляя проделывать всевозможные упражнения, пока они не начали обливаться потом. Развлечение они получили только под вечер, когда, бросившись на батарею конной артиллерии, преследовали ее две мили. Это отчасти было их личным делом, так как большинство кавалеристов держало пари об исходе схватки, а значит, было материально заинтересовано в ее результатах, ведь артиллеристы, не стесняясь, утверждали, что они погонят белых гусар. Но они ошиблись. Учение завершилось церемониальным маршем, и, когда полк вернулся в военный городок, солдаты были покрыты пылью от шпор до подбородных ремешков на шлемах.
У белых гусар есть одна большая и своеобразная привилегия. Они получили ее, если не ошибаюсь, после битвы при Фонтенуа. Многие полки имеют особые права, как, например, в известные дни носить воротнички при повседневной форме, или бант на мундире, или белые и красные розы на шлемах. Некоторые из этих прав связаны с памятью о полковых святых, другие — с памятью о победах полка. Этими правами очень дорожат, но ни одно из них не ценится так высоко, как право белых гусар поить коней в военном городке под музыку своего оркестра. Играют только один мотив, и всегда один и тот же. Я не знаю его настоящего названия, но белые гусары зовут его «Возьми меня в Лондон опять». Звучит он очень мило. Полк скорее согласится быть вычеркнутым из войсковых списков, чем отказаться от этого отличия. Когда протрубили команду «разойдись», офицеры разъехались по домам, чтобы приказать отвести коней в денники, а солдаты повернули в военный городок и ехали вольно. Я хочу этим сказать, что они расстегнули свои тесные мундиры, сняли шлемы и, смотря по настроению, принялись ругаться или шутить, а самые заботливые спешились и ослабили подпруги и мундштуки у коней. Хороший кавалерист дорожит своим конем не меньше, чем самим собой, и верит или должен верить, что оба они — конь и всадник — неотразимы там, где дело касается женщин или мужчин, девушек или пушек. Но вот дежурный офицер скомандовал: «Поить коней!» — и полк не спеша направился к эскадронным водопойным колодам, стоявшим между конюшнями и казармами. Всего там было четыре огромные колоды, расположенные поэшелонно, по одной на эскадрон, так что весь полк при желании мог напоить коней в течение десяти минут. Но, как правило, с этим возились минут семнадцать, и все это время оркестр играл не переставая. Оркестр заиграл, как только эскадроны обступили колоды, а солдаты, вынув ноги из стремян, принялись дразнить друг друга. Солнце уже садилось в большое огненно-красное облако, и казалось, что дорога из военного городка упирается прямо в солнечное око. И вдруг на дороге появилась точка. Она все росла и росла и наконец оказалась лошадью с каким-то предметом вроде решетки для жаренья мяса на спине. За прутьями этой решетки пылало красное облако. Заметив лошадь, кавалеристы, прикрыв рукой глаза, стали говорить: — Что это за штука у нее на спине, у этой лошади? Спустя минуту они услышали ржание, которое всем в полку — и людям и лошадям — было хорошо знакомо, и увидели, что прямо к оркестру мчится усопший «барабанный конь» белых гусар! Литавры, задрапированные крепом, подпрыгивая, хлопали его по холке, а на спине очень прямо и молодцевато сидел скелет с голым черепом. Оркестр умолк, и на мгновение воцарилась тишина. Тогда кто-то из взвода «Е» — солдаты говорили впоследствии, что это был сам взводный, — вскрикнул и, повернув коня, бросился наутек. |
