Коридоры, двигательный отсек, продуктовый отсек, спортзал, отсек управления, собственная каюта, наблюдательный отсек, библиотека…

Он не доходит только до отсека гибернации.

Еще с полчаса, а то и больше он сердито расхаживает взад и вперед, стараясь собраться с мыслями.

Шаги преследуют его — несуществующие, он знает, — шаги…

Голоса его спутников, покоившихся в зеленой жидкости контейнеров, гулким эхом отдаются в длинных коридорах.

— Папа, папа! — кричит его младший сын, Александр.

Райан слышит глухой топот его ног в коридоре. Затем беременная Ида затевает спор с Фелисити, и та огрызается:

— Хватит твердить мне о том, как ты себя чувствуешь. Я не желаю ничего знать!

— Ты не понимаешь, каково это, — жалобно тянет знакомый голос.

— Да! Я не понимаю! — истерически кричит Фелисити.

Слышится звук пощечины и рыдания Иды. Хлопает дверь.

— Дай я разберусь с ними, Райан, — слышит он нетерпеливый голос Джеймса Генри. Кажется, его голос наполняет весь корабль. Он узнает быстрые шаги Фреда и Трейси, за ними следует Джозефина.

— Папа, папа! — Мальчишеские ноги стремительно приближаются. Райан вертит головой: откуда берутся эти звуки?

Где-то далеко поет Джанет Райан:

— Я еду домой, где луга медоносны…

Как он ни старается, слова толком не разобрать. Вот вроде бы дядя Сидней запел:

— Поймал мышонка глупый старичок, хей-дидл-ум-тум-ти-ду; и в яблочный пирог его запек; поймал мышонка глупый старичок…

Где-то совсем рядом Изабель Райан нервно произносит:

— Я больше не выдержу!

Ей что-то невнятно отвечает громыхающий голос Джона Райана.

Джанет поет.

Оба мальчика бегут, бегут, бегут…

А Райан медленно оседает на пол коридора, запрокинув голову и слушая, слушая, слушая голоса…

Теперь ему кажется, что они доносятся из помещения в конце коридора. Он машинально встает и на негнущихся ногах бредет туда по коридору.

Голоса становятся громче.

— Терпеть не могу смотреть, как человек изображает из себя незаменимого. От этого нет никакой пользы ни ему, ни окружающим, — произносит Джеймс Генри.

— Господь Бог твой — Бог ревнитель, и ты не должен поклоняться богу иному кроме Него, — советует дядя Сидней.

— Ничего, дорогая, ничего, — успокаивает кого-то Изабель Райан.

Александр приглушенно плачет в подушку.

Джанет Райан поет высоким, чистым голосом:

— Я еду домой, где луга медоносны, где птицы щебечут о нашей любви…

Ида и Фелисити Генри продолжают спорить:

— Прими вот это.

— Я не хочу.

— Ты должна это принять. Это то, что тебе нужно.

— Я знаю сама, что мне нужно.

— Будь же благоразумной, выпей это сейчас.

Когда Райан достигает двери, голоса усиливаются. С прикосновением к кнопке они становятся еще громче.

Песни, рыдания, смех, споры — все обрушивается на него неразличимой мешаниной.

И вот дверь открывается.

Звуки резко обрываются, и Райан остается в тишине, вглядываясь в тринадцать контейнеров, двенадцать из которых заняты и обозначены табличками с датами и именами.

Обладатели этих голосов спокойно лежат в своей светлой жидкости. Райан стоит в дверях, внезапно осознавая, что он опять один, что голоса исчезли, что он открыл эту дверь в неположенное время…

Его спутники продолжают спать. Они спокойны и не подозревают о мучениях, которые он испытывает, у них у всех СОСТОЯНИЕ В НОРМЕ.