Инопланетянин остановился. Здоровый, оранжевый глаз его заметно потускнел; красный, опухший потемнел, как запекшаяся кровь. Кожа — уже не пепельная, но и не изукрашенная завитками, как прежде — приобрела текстуру акварельной бумаги, только угольно-серого цвета.

— Нам надо остановиться. — Пришелец покосился на Рамона, и перья на его голове пошевелились так, словно тот удивлен, хоть и устал. Они подошли к здоровенному пню огнедуба, кора которого с сухим треском осыпалась, стоило Маннеку к нему прислониться. Рамон пригнулся над звериной тропой, вглядываясь в чащу. Он поймал себя на том, что непроизвольно чешет подбородок: действительно, он как-то не привык обходиться так долго без бритья. Обыкновенно щетина его за такое время сделалась бы уже мягче. Теперь же вместо этого его шея и подбородок чуть опушились, словно у двенадцатилетнего юнца. Он распахнул рубаху и нашел шрам, оставленный крюком Мартина Касауса. Бледная полоска на коже сделалась шире, но все равно мало напоминала еще рваный, узловатый шрам, каким он был до того, как им занялись инопланетяне. Шрам от мачете у локтя и вовсе ощущался только по легкому отвердению под кожей. Впрочем, и этот шрам тоже рос. Рамон все больше походил на того, каким он себя помнил. Хорошо еще, у него росли-таки усы и борода — с этих pinche пришельцев сталось бы превратить его в женщину.

Все-таки я убью вас, ублюдков гребаных, за это, подумал Рамон. Впрочем, при том, что злость его никуда не делась, она казалась ему теперь какой-то далекой, отстраненной, словно он осознавал, что должен злиться, но умом, а не душой. Вроде их отношений с Еленой. Знакомых, но глухих, пустых каких-то эмоций.

— Что вы собираетесь со мной делать? — спросил Рамон вслух. — Ну, когда все это кончится. Когда вы убьете этого чувака, что случится со мной?

— Твой таткройд будет завершен, — произнес Маннек.

— А что происходит с теми, чей таткройд завершен?

— Твой язык текуч. Завершить свой таткройд означает вернуться в течение.

— Не понимаю, что это значит, — буркнул Рамон.

— Исполнив свою функцию, мы вернемся в течение, — повторил тот.

И вдруг, с такой кристальной ясностью, что он даже подумал, не через сахаил ли это ему передалось, Рамон понял, что станет с ними: они оба умрут. Умрут, и их обоих поглотит «течение», что бы те под этим ни понимали. Стоит им исполнить свой таткройд, и их дальнейшее существование лишится смысла — словно у инструментов, которые выбрасывают по окончании работы.

Возможно, Маннек и мирился с подобной участью, а может, она даже прельщала его, но в том, что касалось лично Рамона, это лишний раз напоминало, что ему нужно бежать, и чем быстрее, тем лучше.

— Как скажешь, — устало выдохнул он. Странное дело, он обрадовался передышке больше, чем ожидал. Он и устал сильнее, чем ему полагалось бы. Впрочем, он почти весь вчерашний день провел в пути — это после того, как их едва не угробило при взрыве. И спал он плохо. И возможно, недомогание и тревога Маннека передавались ему каким-нибудь дурацким инопланетным способом по все еще багровевшей кровоподтеками кишке сахаила.

Мысль о связи между народом Маннека и эниями не давала ему покоя, но понять, чем именно, у него пока не получалось. Война, протянувшаяся от звезды к звезде, продолжавшаяся столетиями, если не тысячелетиями? Вендетта, повод к которой давно уже забылся, но орудием которой стала человеческая раса?

Значит, их использовали как гончих псов в охоте на демонов.