Она стояла в пальто с чемоданом в руке и рассматривала комнату, которую в сущности уже покинула. И вдруг подумала: да кто же мне разрешит вот так покинуть страну? Наверняка, и в аэропортах, и на вокзалах — везде патрули. Она представила себе сцену, так часто повторяющуюся в ее жизни, сцену на границе: она напряженно ждет, пока человек в форме смотрит ее паспорт; пограничник проверяет тщательно, а потом с хмурым видом, намекающим на то, что он зря потратил время, возвращает ей книжицу и прибавляет: документ оформлен неправильно, переход невозможен. Вновь я этого не вынесу, бормотала Нина, не вынесу. Она присела на стул.

Как живое существо, вырвалось из ее груди громкое рыдание. Бежать бесполезно — это совершенно ясно. Дадут дойти до трапа, а потом арестуют. Попытка скрыться закончится ничем. Люди в форме позволили ей удалиться на какое-то расстояние, но опять они у нее за спиной. Они всегда держали ее в поле зрения, никогда не разрешая скрыться. Бежать бесполезно, но и оставаться нельзя. Если и есть граница, за которую можно убежать, то лишь одна, последняя; туда  не нужен пропуск, туда всем, и безымянным и преследуемым, путь всегда открыт.

Она поднялась и начала ходить взад-вперед по комнате. Потом стала снимать пальто. Слезы текли у нее из глаз, будто вся она переполнялась слезами. Пальто упало на пол, и она, не замечая, наступила на него. Затем кинулась доставать из рулона ткани тщательно скрываемую там карту Австралии. Раскинула ее на полу и некоторое время смотрела на нее. И вдруг снова забегала по комнате, топча ногами карту и ударяя руками о стены. Слезы потихоньку иссякали. Впервые в жизни она так плакала. Слезы сменились завыванием, рвущимся из губ помимо ее воли, низким, непрерывным, ритмически повторяющимся. Вой взлетал и опадал, как мелодия какой-то песни. В детстве она видела вот так же кричащих женщин, но не могла понять, что с ними происходит. А теперь поняла: смерть близко, и ты начинаешь выть. Тени людей, которых она когда-то знала, смутной толпой встали перед ней. Она протянула к ним руки. Она неловко пробежала по комнате и широко распахнула окно. По ту сторону был полдень, весь в солнечном свете, в цветущих деревьях. Она взобралась на стул.

Сидя на подоконнике, Нина раскачивалась туда-сюда в ритме своей нескончаемой песни. Голос ее становился звонче, а ритм быстрее. Казалось, звук исходит не из губ, а из головы. Колыхаясь из стороны в сторону, словно укачивая ребенка, как бы пытаясь заглушить боль, она глядела на комнату, на колоннаду одежд, перешептывающихся сейчас под дуновением веющего от окна ласкового ветерка. И там, на другой стороне, увидела распятие. О нем она забыла. Как глупо, подумала она. Но теперь это уже неважно. Глядя на распятие, она впервые в жизни восприняла его как изображение человека, подвешенного мучителями за руки. Как странно, что раньше мне это не приходило в голову, снова подумала она. Будь он простым смертным, как бы он страдал! Но он знал, что рай существует, и говорил об этом раскаявшемуся разбойнику. Бессмысленный мрак смерти не существовал для него. И тут ее мысль сделала поворот: если не существовал для него, значит не существует и для меня. А если существует для нее, то и для него. Мрак смятения поднялся в ней. На мгновение она ощутила на себе тяжкий груз Божьей воли. Нестерпимо тяжкий. Она допела свою песню. Подобрала ноги под себя и для начала высунула наружу голову.

27

Поезд едет прямо по морю! Во всяком случае о чем-то таком мечтала Роза, сидя у окошка купе, — чтобы прохладная морская вода залила вагон, поднялась до самых колен. Чернота тоннеля осталась позади, и теперь между темнеющими вдали колоннами мелькало Средиземное море, ярко-синее, усыпанное искорками света. День давно перевалил за полдень, и жара стояла невыносимая.