– Олена?!

– Аль не узнал?

– Ты что же с игровода ушла?

– А ты?

– Да я…

Защемив коленками платье, она села на траву, оперлась худенькой спиной об осину, глядя на весенний Днепр, на зеленую дымку садов, вздохнула счастливо:

– Чудно все как сотворено!

И он, как эхо, ответил:

– Чудно.

– Я Девичью гору боле всего люблю, – тихо сказала Олена.

– Наше то место, – бесхитростно посмотрел Григорий.

Олена только кивнула головой, соглашаясь, что да, их, потому особенно желанно.

– И меня все сюда тянет и тянет, – признался он, словно бы даже удивляясь, – в радости, в печали ноги сами несут…

Раздались чьи-то тяжелые шаги.

Поддерживая руками огромный живот, подымался в гору постельничий Вокши. При виде Олены и Григория маленькие глазки на красном рыхлом лице Свидина сверкнули ехидно. Не жаловал он эту плясовицу. Тоже вздумали – девок на подмостки выпускать. Срамота! Попала б она к нему – живо унял бы. Семь потов согнал вместо плясов. И Гришка этот, с непокорными глазами смутьяна, тоже не нравился. Напрасно такого взяли в училищную избу…

ТРОСТИНКА ПЕВУЧАЯ

Всех скоморохов – певцов, плясунов, глумословцев, гудецов, смехотворцев – приказал Вокша поместить в холопьих избах, в дальнем углу двора.

Девичий хоровод жил в отдельной избе, в свободные часы вышивал рушники, плетенья на рубахи. Олена с подружкой Ксаной оказались в узкой светелке левого крыла дворца.

Когда Олену никто не видел, любила она танцами представлять то русалку, то пугливую лесную белку, то важную боярыню. Сама мастерила себе платья из кусков холстины, расшивала их как умела, украшала цветами, листьями и потом часами играла.

Здесь, среди чужих людей, ей особенно не хватало материнской заботливости, ласки, и она с неведомой ранее нежностью припоминала, как мать, укачивая, пела ей в детстве?

От таких воспоминаний светло и спокойно становилось на сердце.

Сегодня у Олены особый день – ей исполнилось 18 лет. С утра была дома и не могла наговориться, наласкаться к матери, кормила рыжего, изрядно подросшего котенка, обмакивая мизинец в кринку с молоком и лягушатами-холодушками.

Мать, проводя рукой по гладким светлым волосам дочери, думала: «Недаром я, когда купала ее в детстве, примешивала в воду траву-любицу, чтобы все любили». Из дома понесла Олена Ксане пирог и свои новые ленты – подарок отца.

В нижней гридне повстречался Свидин. Спросил с ехидцей:

– Где наша бесценная плясовица гуляла? С кем часы коротала?

Олена начала было рассказывать, что у матушки справляла день рождения, вот и подарки, но такая нехорошая улыбка зазмеилась на губах Свидина, что осеклась, вспыхнула до слез, проскользнула мимо. Слышала, как крикнул, издеваясь, вслед:

– Может, и от меня подарочек примешь? Одарю княжески, – и захихикал пакостно.

Олена вскочила в свою светелку, бросилась на постель, уткнувшись в подушку, разрыдалась: от обиды, что здесь каждый может безнаказанно оскорбить ее и должна терпеть, что заточили в хоромы, лишили воли…

Прибежала Ксана, затормошила, тревожно расспрашивая:

– Ну, чего ты? Чего? День-то какой! Что стряслось? Подруга я тебе аль нет?

Так и не добившись ничего, решила схитрить – знала, чем можно отвлечь Олену. Она подняла ее с постели, обняла, попросила вкрадчиво:

– Оленушка, сестричка, покажи ты мне представленье! А? Ради дня такого – покажи!

У Олены сразу просохли глаза: «Нет, не станет она им на радость плакать.