|
– А ведь я думал, что у вас тоже каре! – Верни деньги. – Не понимаю, что ты хочешь сказать, – ответил Тоббоган. – Но, если вы желаете… – Мое желание совершенно обратное, – сказал я. – Дэзи не должна говорить так, потому что это обидно всякому игроку, а значит, и мне. – Вот видишь, – заметил Тоббоган с облегчением, – и потому удержи язык. Дэзи загадочно рассмеялась. – Вы плохо играете, – с сердцем объявила она, смотря на меня трогательно гневным взглядом, на что я мог только сказать: – Простите, в следующий раз сыграю лучше. Должно быть, мой ответ был для нее очень забавен, так как теперь она уже искренно и звонко расхохоталась. Шутливо, но так, что можно было понять, о чем прошу, я сказал: – Не говорите никому, Дэзи, как я плохо играю, потому что, говорят, если сказать, – всю жизнь игрок будет только платить. Ничего не понимая, Тоббоган, все еще в огне выигрыша, сказал: – Уж на меня положитесь. Всем буду говорить, что вы играли великолепно! – Так и быть, – ответила девушка, – скажу всем то же и я. Я был чрезвычайно смущен, хотя скрывал это, и ушел под предлогом выбрать для Дэзи книги. Разыскав два романа, я передал их матросу с просьбой отнести девушке. Остаток дня я провел наверху, сидя среди канатов. Около кухни появлялась и исчезала Дэзи; она стирала. «Нырок» шел теперь при среднем ветре и умеренной качке. Я сидел и смотрел на море. Кто сказал, что море без берегов – скучное, однообразное зрелище? Это сказал многий, лишенный имени. Нет берегов, – правда, но такая правда прекрасна. Горизонт чист, правилен и глубок. Строгая чистота круга, полного одних волн, подробно ясных вблизи; на отдалении они скрываются одна за другой; на горизонте же лишь едва трогают отчетливую линию неба, как если смотреть туда в неправильное стекло. Огромной мерой отпущены пространство и глубина, которую, постепенно начав чувствовать, видишь под собой без помощи глаз. В этой безответственности морских сил, недоступных ни учету, ни ясному сознанию их действительного могущества, явленного вечной картиной, есть заразительная тревога. Она подобна творческому инстинкту при его пробуждении. Услышав шаги, я обернулся и увидел Дэзи, подходившую ко мне с стесненным лицом, но она тотчас же улыбнулась и, пристально всмотревшись в меня, села на канат. – Нам надо поговорить, – сказала Дэзи, опустив руку в карман передника. Хотя я догадывался, в чем дело, однако притворился, что не понимаю. Я спросил: – Что-нибудь серьезное? Она взяла мою руку, вспыхнула и сунула в нее – так быстро, что я не успел сообразить ее намерение, – тяжелый сверток. Я развернул его. Это были деньги – те тридцать восемь фунтов, которые я проиграл Тоббогану. Дэзи вскочила и хотела убежать, но я ее удержал. Я чувствовал себя весьма глупо и хотел, чтобы она успокоилась. – Вот это весь разговор, – сказала она, покорно возвращаясь на свой канат. В ее глазах блестели слезы смущения, на которые она досадовала сама. – Спрячьте деньги, чтобы я их больше не видела. Ну зачем это было подстроено? Вы мне испортили весь день. Прежде всего, как я могла объяснить Тоббогану? Он даже не поверил бы. Я побилась с ним и доказала, что деньги следует возвратить. – Милая Дэзи, – сказал я, тронутый ее гордостью, – если я виноват, то, конечно, только в том, что не смешал карты. А если бы этого не случилось, то есть не было бы доказательства, – как бы вы тогда отнеслись? – Никак, разумеется; проигрыш есть проигрыш. |
