Браслета не было.

Она посмотрела себе под ноги, огляделась по сторонам. Принялась бешено пинать листья в надежде, что браслет найдется. Потом бросилась в коридор и затащила в комнату сумки. Возможно, браслет соскользнул с руки в одну из сумок, когда она их тащила. Перетрясла всю одежду и случайно уронила ноутбук, который был завернут в белое зимнее пальто.

Но браслет так и не нашелся. Эмили выбежала из комнаты, спустилась по лестнице и выскочила на улицу. Под деревьями было уже совсем темно, так что Эмили пришлось замедлить шаг. Но как только сквозь листья забрезжил свет уличных фонарей, она опять перешла на бег.

Она обыскала весь тротуар и всю подъездную дорожку. Браслета не было нигде. Либо она обронила его на улице, и кто-то уже подобрал его и взял себе, либо он соскочил с руки, когда она вертела его в машине, и теперь едет обратно в Роли, где Эмили села в такси на автобусной станции.

Это был мамин браслет. Далси очень его любила и никогда не снимала. Впадая в задумчивость, она теребила подвеску в виде полумесяца — почему-то всегда только ее, — так что она заметно поистерлась по сравнению с остальными.

Эмили вернулась в дом. Ей до сих пор не верилось, что она потеряла браслет.

Из глубины дома раздался звук, будто захлопнулась дверца сушилки, и из кухни вышел дедушка.

— Сирень, — сказала ему Эмили, когда они встретились в прихожей, где она задержалась и дождалась, пока он ее заметит. Она не хотела его напугать своим неожиданным появлением.

Он посмотрел на нее с опаской, словно боялся, что она с ним сыграет какую-то шутку.

— Сирень?

— Ты просил сказать, какие обои в маминой комнате. На них сирень.

— Да. Когда она была маленькой, там всегда были цветы. Обычно розы. А когда она стала старше, они постоянно менялись. Помню, однажды там были молнии на черном фоне. А еще была синяя чешуя, как на брюхе дракона. Ей это жутко не нравилось, но она не смогла их поменять.

Эмили улыбнулась.

— На нее не похоже. Как-то раз… — Она умолкла на полуслове, увидев, что дедушка отвернулся. Он не хотел знать. В последний раз он видел дочь двадцать лет назад. Неужели ему неинтересно? Эмили стало обидно. — Наверное, я пойду спать, — пробормотала она, отвернувшись.

— Есть не хочешь? — спросил он, следуя за ней на некотором отдалении. — Я утром сходил в магазин. Купил подростковой еды.

Уже поставив ногу на первую ступеньку лестницы, Эмили обернулась к деду, и тот резко остановился и сделал шаг назад.

— Спасибо, — сказала она. — Но я правда очень устала.

Он кивнул:

— Хорошо. Тогда, может быть, завтра.

Эмили вернулась в спальню, бывшую мамину комнату, и упала на кровать. От матраса пахнуло затхлостью. Эмили уставилась в потолок. Мотыльки налетели на свет и теперь кружились вокруг хрустальной люстры, затянутой паутиной. Ее мама выросла в комнате с хрустальной люстрой ? И это та же сама женщина, которая вечно ругала Эмили, если та забывала выключить свет, уходя из комнаты.

Эмили протянула руку, подняла с пола несколько своих вещей и уткнулась в них лицом. Одежда пахла знакомо. Она пахла домом и мамиными ароматическими свечами. Эмили крепко зажмурилась, очень стараясь не заплакать. Еще рано судить, было ли это решение ошибкой. Но даже если и было, теперь уже ничего не исправишь. И уж один год она выдержит.

Ей было слышно, как на балконе ветер гоняет сухие листья. Их трескучий шорох напоминал звук шагов. Словно там кто-то ходил. Эмили отняла от лица одежду и повернулась к открытой балконной двери.

Свет из комнаты освещал верхушки ближайших к балкону деревьев на заднем дворе, но их ветви не шевелились. Эмили встала с кровати, вышла на балкон и настороженно огляделась по сторонам.