|
Дня за четыре до состязания мы с Бабой сидели вечером у камина в его кабинете, попивали чай и разговаривали. Мы уже отужинали – картошка с цветной капустой под соусом карри. Али с Хасаном удалились в свою хижину. Баба попыхивал трубочкой, и я хотел было попросить его рассказать историю, как в одну зиму стая волков спустилась с гор в Герате и жители целую неделю просидели взаперти дома, не решаясь высунуть нос за порог. Но стоило мне открыть рот, как Баба меня перебил: – По-моему, ты сможешь выиграть соревнование в этом году. Что скажешь? Он серьезно? Или это какой-то подвох? Что мне ответить? В воздушном бою я был неплох. И даже весьма неплох. Пару раз я был близок к победе – как-то попал даже в первую тройку. Но одно дело – чуть было не выиграть, и совсем другое – когда поле боя и вправду остается за тобой. Для Бабы не существовало никаких «чуть было». Он выигрывал, потому что был рожден победителем, не то что все прочие. Баба привык быть первым во всем и даже не ставил себе других целей. Наверное, он вправе ожидать того же и от сына. Значит, если я выиграю… Баба говорит еще что-то, но я его не слушаю. Во мне растет решимость. Надо побеждать в зимнем турнире – другого выбора у меня нет. Сбить последнего оставшегося змея и отыскать его, принести домой и показать Бабе. Пусть знает, что его сын тоже не лыком шит. И я не буду больше чужаком в собственном доме. За столом зазвучат веселые разговоры и смех, привычное натянутое молчание, прерываемое только стуком вилок и ножей, канет в прошлое. И вот мы едем с Бабой на машине в Пагман и ненадолго останавливаемся у озера Карга, чтобы закусить жареной форелью с картофелем. Вот мы отправляемся в зоопарк посмотреть на льва Марджана, и Баба не зевает и не глядит поминутно на часы. Вот он вслед за Рахим-ханом называет меня Амир-джан. И вот душа его смягчается и он прощает меня. Да, я убил свою мать, но Баба меня прощает. Баба рассказывает мне, как однажды он срезал целых четырнадцать змеев в один день. Я улыбаюсь, киваю, смеюсь в нужных местах, но мысли мои далеко. Теперь у меня есть цель. И на этот раз я не подведу Бабу. Вечером накануне состязания снег так и валит. Мы с Хасаном сидим на подушках на полу за курси, низким столиком, накрытым толстым стеганым одеялом, и играем в панджпар. Ветер за окном раскачивает деревья. Если засунуть под столик ноги – а Али поставил туда электронагреватель, – тепло всему телу. Порой, когда метет метель, мы с Хасаном просиживаем так целые дни за шахматами и картами – чаще всего за панджпаром. Перебиваю бубновую десятку, выкладываю двух налетов и шестерку. В кабинете у Бабы он сам, Рахим-хан и еще несколько человек (в том числе отец Асефа). У них деловая встреча. Через стену слышно бормотание радиоприемника – Дауд Хан[16 - Дауд Хан в последние годы правления короля Захир-шаха был премьер-министром, именно он убедил короля Афганистана отказаться от традиционной ориентации на Великобританию и создать современную армию по образцу вооруженных сил СССР. По тогдашнему «призыву Дауда» в московские военные училища и академии были направлены сотни курсантов и офицеров. 17 июля 1973 года Дауд Хан возглавил военный переворот, в результате которого король был отправлен в изгнание, Афганистан объявлен республикой, а Дауд Хан – ее президентом.] выступает по «Радио Кабул». Что-то важное насчет иностранных инвестиций. Хасан перебивает шестерку и берет двух валетов. – Президент говорит, у нас в Кабуле будет телевидение, – сообщаю я. – Кто говорит? – Дауд Хан, болван. Глава государства. – Говорят, в Иране уже есть телевизоры, – хихикает Хасан. Я вздыхаю: – Ох уж эти иранцы… Для многих хазарейцев Иран – прямо святая святых, наверное, потому, что большинство иранцев – шииты. |
