Сквозь деревья в низине поблескивает болото, и дикие птицы летают над его поверхностью: их очертания угадываются сквозь колышущуюся траву и камыши. Американцы-пионеры назвали это место Землей Разнотравья, но их уже давно нет, и для тех, кто живет сейчас, это просто болото, где реки Дунстан и Нансач сливаются вместе на пути к морю. К диким уткам, здешним постоянным обитателям, на летнее время присоединяются древесные и черные утки, шилохвостки, чирки, но вскоре визитеры покидают здешние места, будучи неспособными пережить местную суровую зиму. Их свист и крики наполняют воздух, к ним присоединяется жужжание насекомых — шум жизни, сопровождающий спаривание и кормежку, охоту и бегство от опасности. Я наблюдал за ласточкой, которая совершила резкий пируэт над гниющим бревном. Это лето выдалось сухое, и для ласточек было особое раздолье с пищей. Те, кто жили недалеко от болота, были особенно признательны этим птицам: они поприжали не только комаров, но и гораздо более противных слепней, которые своими сильными челюстями полосовали кожу, как бритвами.

Скарборо — старинное поселение, одна из первых колоний, появившихся на северо-западе Новой Англии. Оно было не просто временной рыбацкой деревушкой, а местом, которое стало домом для многих семейств в округе. Некоторые из них были выходцами из Англии, среди них и предки моей матери; другие перебрались из Массачусетса и Нью-Хемпшира, привлеченные благоприятными условиями для земледелия. Первый губернатор Мэна родился в Скарборо, хотя и покинул его в возрасте девятнадцати лет, когда стало понятно, что особых перспектив с точки зрения благосостояния и карьеры здесь нет. Как и большинство городов на побережье, Скарборо видел немало сражений и основательно омыт кровью. Федеральные магистрали изрядно подпортили местный пейзаж, но, несмотря на это, соляное болото выжило, и его поверхность отсвечивала в лучах заходящего солнца, как раскаленная лава. Пока болото не трогали, но постоянно продолжающаяся жилищная застройка Скарборо означала, что новые кварталы — не всегда привлекательного вида, а порой весьма неприглядные, — подступали все ближе и ближе к его границам: застройщиков привлекала и природная красота, и незримое присутствие прежних, уже не существующих поколений. Большой остроконечный дом, в котором я жил, появился в тридцатых годах. От дороги и болота его отделяла стена деревьев. С крыльца была видна водная гладь, и порой от этого вида я испытывал невероятное умиротворение, которое не посещало меня уже очень давно.

Но это состояние умиротворения мимолетно, оно исчезает, как только отводишь взгляд и твое внимание возвращается к насущным делам и проблемам: к тем, кого любишь и кто зависит от тебя, для кого ты живешь; к тем, кто чего-то хочет от тебя, но по отношению к ним ты ничего не чувствуешь; к тем, кто причиняет боль тебе и твоим близким. В данный момент мне предстояло разбираться со всеми тремя типами.

Мы с Рейчел перебрались сюда четыре недели назад, после того как я продал почтовому ведомству старый дедовский дом и прилегающий участок в двух милях от Лосиной дороги. В районе Скарборо предполагалось построить новый почтовый терминал, и мне заплатили приличную сумму за то, что я освободил территорию, которая пошла под вспомогательную площадку для почты.

Когда сделка была окончательно оформлена, я испытал острый приступ сожаления. В конце концов, это был дом, куда мы с матерью вернулись из Нью-Йорка после смерти отца, дом, в котором прошло мое отрочество, и куда я в свой черед вернулся после гибели жены и ребенка. Сейчас, спустя два с половиной года, я снова начинал жить. Было что-то очень нормальное в том, что мы поселились, как добропорядочная супружеская чета, в новом доме, который вместе выбрали, вместе обустроили, обставили мебелью, и где, я надеялся, станем вместе жить и стариться.