|
Но ведь это уже не первая встреча в лесу, на той тропинке! Зачем же она каждый раз встречает меня здесь, если... А ее взгляд? Раз от разу все красноречивей и нежнее! О, как сладостно это внимание! Как не похоже на ту, другую любовь, что завершилась так грустно! Тогда меня отличали за мое положение, за блестящую будущность, за богатство. А когда все это исчезло, меня покинули!.. Если она любит меня, то ее чувство не может быть связано с такими расчетами! Она не знает меня, не знает даже моего имени! А то, что она могла слышать обо мне, ничего не говорит ей ни о моем происхождении, ни о моем состоянии. Если она любит меня, то только ради меня самого. Какое блаженство поверить этому!» Глаза всадника сверкнули торжеством, и он гордо выпрямился в седле. Но тут же мысли его приняли другой оборот, и вся радость мигом погасла. «Но ведь когда-нибудь она узнает? Должна узнать! Ведь я сам должен открыть ей эту страшную тайну. О, сладостная мимолетная мечта, что останется от нее? Сразу наступит конец всему, и любовь ее обратится в ненависть, в презрение! О Боже! Подумать только —такой конец! Знать, что ты завоевал ее любовь и никогда не сможешь вкусить плодов победы!» Черты всадника омрачились глубокой скорбью. «Зачем я только поддался этому увлечению, позволил ему зайти так далеко и жажду его продлить? Что можно на это ответить? Только одно: а кто бы устоял? Кто может устоять? Такова уж природа человека: как можно взирать на такое прелестное существо и не жаждать, чтобы оно стало твоим! Видит Бог, я старался побороть эту несчастную страсть, заглушить ее, вырвать из своего сердца. Я пытался избегать встречи с той, которая мне ее внушала. Может быть, это и удалось бы мне, если бы она... Увы! У меня больше нет сил сопротивляться. Нет сил, а теперь нет уже и желания. Меня неудержимо влечет к ней, я не могу устоять, — как мотылек, который летит на свет, хотя его ждет верная гибель». И тут на лице его отразилось горькое раскаяние. Чем оно было вызвано? По-видимому, это была какая-то тайна, в которой он не смел признаться даже себе самому. «А что, если все это просто случайность? — воскликнул он, снова охваченный сомнением. — Все, все, что сделало меня таким счастливым и вместе таким несчастным? Эти взоры, что дарили мне такое блаженство и в то же время пробуждали во мне угрызения совести, когда я невольно отвечал на них пламенным взглядом — быть может, читая в них больше того, что было? Если она хотела, чтобы я поднял перчатку и возвратил ей, почему она не подождала, чтобы взять ее из моих рук? Может быть, я не так понял се? Неужели я просто жертва собственной фантазии и тешу себя призрачной надеждой, вызванной чрезмерным тщеславием?» Раскаяние на его лице сменилось глубокой грустью. Сейчас всадник, по-видимому, не огорчался тем, что его так любят, — наоборот, он горевал, что его совсем не любят, и это было гораздо более горькое чувство. «Нет! Я не мог ошибиться. Я видел — перчатка была у нее на руке и на ней сидел сокол. И я сам видел, как она вдруг сбросила птицу на шею лошади и стянула перчатку, и в тот же миг перчатка выскользнула из ее рук! Конечно, она сделала это умышленно!» Он поднял руку к шляпе, снял перчатку и снова прижал ее к губам. — О, если бы она сейчас была на ее ручке! — с жаром воскликнул он, увлекаясь сладкой мечтой. — Если бы я мог прижать к губам ее пальчики вот так же, — и чтобы они не сопротивлялись, — ах, я мог бы тогда поверить, что есть еще счастье на земле! Шаги, донесшиеся до его слуха, прервали эту восторженную речь. Шаги были легкие, свидетельствующие о приближении женщины; вернее, она уже была тут, так как, обернувшись, он увидел, что она стоит рядом с его лошадью. Он увидел хорошенькое личико; быть может, даже он нашел бы его красивым, если бы перед его взором не стояло сейчас другое лицо, всецело поглощавшее его мысли. |
