Если бы только мог, Энтони попросил бы отца отвергнуть условия Биллингхэма. Этим бы отец избавил себя от унизительных поисков денег и оставил хитрую сволочь ни с чем. Впрочем, наверное, сэр Фаренгейт не стал бы слушать советов сына в этом деле.

Трудно сказать, что доставляло большее удовольствие господину шантажисту, поедание поросятины или смакование деталей отлично составленного плана. Во всяком случае, он огорчился, когда его оторвали от того и от другого. В каюту спустился его помощник, мрачный лысый толстяк, и что-то пошептал капитану на ухо. Поморщившись, Биллингхэм встал.

— Нашу беседу придется прервать, будем надеяться, что ненадолго, — сообщил он лейтенанту.

Когда они поднялись на шкафут, помощник ткнул пальцем влево от курса «Медузы».

— Испанец. Один.

— Ты обратил внимание, куда он движется?

— Обратил.

— Послушай, Фредди, и ослу понятно, что он идет не с золотом, а в лучшем случае за золотом.

— Правильно, — согласился толстяк, — иначе бы его как следует охраняли. Но на испанском корабле всегда есть чем поживиться.

Капитан был в раздумье. Вид его выражал неудовольствие.

— Пушек у нас больше, а людей по крайней мере не меньше. Ребята горят желанием. Мы слишком давно сушим весла, — настаивал помощник.

— Ты пойми, выкуп у нас почти в руках. Большие деньги.

— Это дело может растянуться на несколько недель, а тут все под руками и риск небольшой.

Помощнику трудно было возражать. «Медуза» выглядела значительно внушительнее испанца. Подойти к ним так, чтобы их пушки не помешали провести абордаж, — в этом ведь и заключается профессия корсарского капитана. А в рукопашном бою один джентльмен удачи стоит троих испанцев.

— Джонни! — крикнул Биллингхэм рулевому. — Положи руль к ветру. А ты, Дик, спустись и развяжи нашего юного друга, пусть понаблюдает, как мы это делаем.

Все в расчетах капитана, советах его помощника, предвкушениях его команды было верно. Они не учли только одного — что в дело может вмешаться случай. Когда корабли сблизились и деморализованные испанские батареи уже не были способны к залповому огню, а корсары уже залегли вдоль фальшборта, держа наготове абордажные крючья, и ничто, казалось, не могло уже помешать тому, что должно было совершиться — яростной корсарской атаке и дикой последующей резне, — в этот момент совершенно случайное, панической рукой выпущенное ядро угодило в носовой пороховой отсек «Медузы».

После того как рассеялся дым оглушительного взрыва, стало очевидно, что абордажная команда и мушкетеры Биллингхэма превращены в кровавую кашу. Изувеченный остов пиратского корабля, двигаясь по инерции, медленно прислонился к красному борту галеона. Испанцы, воодушевленные случившимся, сделали все, чтобы не упустить предоставившийся им шанс. Они ринулись в атаку. Организовать сопротивление было некому. Биллингхэм валялся у грот-мачты на спине, придавленный обломком реи. Его помощник был вообще выброшен взрывом за борт. Энтони стоял, прислонившись спиной к мачте, завороженно наблюдая за тем, как, размахивая обнаженными шпагами и дымящимися мушкетами, на палубу пиратского корабля градом сыплются люди в желтых кирасах и касках. С ним происходило что-то вроде легкого обморока. Как во сне, перед ним разворачивались картины разрозненного пиратского сопротивления, крики и стоны раненых звучали как бы издалека.

Полностью он очнулся только в тот момент, когда к нему подошел высокий молодой испанский офицер, приставил к его груди острие шпаги и на хорошем английском сказал:

— Вы пленены, мистер.

Энтони поднял связанные руки и ответил:

— Второй раз за два дня.