— Ты защитился, у тебя кандидатский диплом в кармане. А что делать нам? Переквалифицироваться, как говорил Остап Бендер, в управдомы?
— Чшш, — шикнул кто-то за его спиной. — Дмитрий Иванович…
— Ну и что же, что Дмитрий Иванович… Пусть знает. Ему-то уж в первую очередь надо знать. Мы за ним топали. Он, так сказать, наш дорогой…
Евгений опьянел, был явно не в себе. Держал в одной руке бутылку, в другой — рюмку, плескал себе под ноги коньяком и кричал так, что останавливались на тротуаре прохожие:
— Мы развивали его идеи, — и вот доразвивались.
Что было дальше, Дмитрий Иванович помнил четко и страшно. Он только пытался убежать мыслью от грубых слов, от трагической и смешной сцены, которая разыгралась после этого; но и того, что он услышал, и информации, как говорится, в чистом виде, было достаточно, чтобы его оглушить. В его воображении мелькали лица директора, Одинца, Светланы Хорол, других, память выхватывала отпечатанные на их лицах удивление, злорадство, возмущение, и он снова и снова содрогался душой, точно содеял нечто омерзительное, после чего ему и на люди выходить нельзя.
Он и в самом деле не захотел ни с кем разговаривать, не захотел, чтобы его провожали, вышел один и долго бродил по городу, не замечая, куда идет, пока не ощутил холодной влажности ночи. Как раз в тот момент погасли фонари, он увидел, что улица совсем безлюдна, что и троллейбусы уже не ходят, и свернул в сторону Красноармейской. О чем он думал? Обо всем понемногу и ни о чем в отдельности. Он не мог сосредоточиться на какой-нибудь одной мысли, в частности на их проблеме, да и понимал, что это ничего бы не дало, вспоминал что-то из того, что они делали, мысль перескакивала, развивала какую-нибудь мелочь, и все поворачивалось по-другому, подводя к чему-то хорошему. Затем мгновенно проскакивала черная искра, и он возвращался к тому, что было в действительности, морщился как от боли, отмахивался от того, что произошло только что, и снова начинал вспоминать. Он как бы погружался в какой-то иной мир, свой особый мир, где не было неудач, где не было черной пропасти, перед которой он очутился. На тех дорогах, по которым он ходил, удача не случайная прохожая! Сколько людей встретилось с нею, порой наткнувшись на нее невзначай, сколько разминулось, пройдя рядом, проработав весь век в поте лица. Он так надеялся на эту встречу… Случайную и не случайную…
Конечно, он не может до конца поверить в то, что говорили Евгений и Юлий. Он еще не читал статью… Он даже не знает, насколько знаком с их проблемой Борозна и может ли он сделать глубокий анализ. Конечно, Борозна умный, башковитый ученый, на беду ему, Дмитрию Ивановичу Марченко, башковитый до чертиков. И как же это он — точно ножом в спину… Почему сам не пришел к нему?.. Ну, понятно почему. Указав публично на чужую ошибку, становишься безупречным сам… Страшная это логика. Он никогда не верил в нее. Вся наша жизнь враждебна ей… Однако находятся людишки, кои умеют пустить пыль в глаза, обмануть других, прикинуться борцами за принципиальность и общие интересы. Порой они, даже на самый опытный глаз, выглядят принципиальными и бескомпромиссными. И нет прибора, в котором бы вспыхивал красный свет на глубоко скрытую фальшь.
Дмитрий Иванович не знал, что будет делать завтра, что скажет в отделе и в дирекции, и вообще не знал, как ему себя вести и как быть, с чего начинать завтрашний, — ба! — уже сегодняшний день. Иногда вспыхивало: «Ну и леший с ним, разве не заверял себя: останусь в живых, плевать буду на все», — но сразу же угасало. Речь шла ведь не только о нем, но и о других, которые доверились ему, отдали ему все надежды, стремления, энергию, ум. Ту самую энергию, о которой так спокойно и красиво разглагольствовал Вадим. И все-таки… Все-таки, если даже они ошиблись, он никому не принес зла сознательно. |