Сегодня завтракали не на кухне, как всегда, а в гостиной, так захотела Ирина Михайловна, она же разбудила и почти насильно усадила за стол Андрея, который всегда поздно вставал и поздно завтракал. Когда Дмитрий Иванович сел за стол, дети настороженно взглянули на него. Он догадался: Ирина Михайловна сказала им, что у отца ночью был сердечный приступ и чтобы они не волновали его. Ему было приятно их внимание и сочувствие. Но идиллия царила за столом не долго: вскоре Андрей незаметно дал щелчок Маринке, та толкнула брата локтем, а он в свою очередь отвесил ей леща. Маринка расплакалась, бросила вилку, вмешалась Ирина Михайловна, накинулась на сына. Андрей отвечал ей сердито, грубо: «Отвяжись», «Кудахтай над своей заразой», и Дмитрий Иванович был вынужден стукнуть по столу вилкой и крикнуть надрывно, чем единственно и мог осадить Андрея:

— А ну замолчи! Ты как разговариваешь с матерью?

— Ты… Ты всегда за нее, хоть как бы она ни была неправа, — отодвинул от себя тарелку Андрей. — Всегда я виноват…

Дмитрий Иванович промолчал. Да, он всегда принимал сторону Ирины Михайловны, хотя она часто была неправа. И он видел это сам, и было немного стыдно перед сыном. А что должен был делать? Иначе было бы еще хуже!

Вот и сегодня. По-настоящему виноватой во всем была Марийка. Ведь это она незаметно толкала под столом сандалиями брата, пока у того не лопнуло терпение и он не дал ей леща. Возможно, Андрей должен был пожаловаться вслух, но это ему было просто стыдно. И поэтому Дмитрий Иванович всерьез пригрозил Маринке, высказал свою догадку (толкала ногами под столом), на что Ирина Михайловна едва ли могла возразить, и только этим восстановил мир.

Мирить, наводить в семье порядок — это его обязанность. Он даже не ощущал ее как взятую на себя добровольно, но словно бы вложенную в него от века. Сила ответственности в Дмитрии Ивановиче воистину была огромна. Да, он знал, что ни за что не смог бы оставить семью, хотя и видел, что слишком сильных притяжений между ним и Ириной не существует, что они — чужие люди и что сын живет уже сам по себе, разве что Маринке нужны еще родители.

И все равно он не решился бы нарушить и такой лад. Он и сам не знал, как в нем возникло чувство ответственности. Ведь родители его никогда ей не учили, да им бы и не пришло такое в голову, они жили, как жили, ни хорошо, ни плохо; кажется, они тоже были чужие друг другу, это он постиг, когда стал взрослым, матери всегда тяжелы и неприятны были все привычки отца и его практические размышления о жизни, и весь его род не стал ее родом (правда, материн род и впрямь был сильнее, мудрее, крепче). Следовательно, об ответственности Дмитрию Ивановичу никто никогда ничего не говорил. Только дома, в детстве, у него были десятки конкретных обязанностей, которые он выполнял изо дня в день. Почти все они сводились к работе во дворе и в огороде. Ну, а рядом с этим его учили — как здороваться со старшими, как вести себя в гостях, как держаться с соседями. «Негоже, сынок, ты сегодня поступил. Что о нас люди скажут?» Это «что о нас люди скажут?» — можно думать, им и жили родители. И даже сегодня Дмитрий Иванович не мог определить: хорошо это или плохо? Вот подумал сейчас, и ему показалось, что хорошо только с одной стороны — для окружающих, для других, а для самого — плохо. То есть не выгодно. Но ведь наверное же так и надо учить: чтобы выгодно для других, для общества… Сегодня он изо всех сил старался восстановить мир, потому что несколько дней назад наметил семейный культпоход и не хотел, чтобы этот его замысел сорвался. Они шли в музей украинского искусства, где экспонировалась выставка картин одного американского коллекционера.

Им пришлось созерцать картины в толчее, в гаме, спешке — а это удовольствие небольшое.