Им пришлось созерцать картины в толчее, в гаме, спешке — а это удовольствие небольшое. Окончательно же испортил ему и посещение музея, и выходной день, в который он хотел решительно убежать от хлопот, Андрей. Там был один зал с картинами импрессионистов. Когда они прошли его и Маринка уже примостилась на стуле в следующем большом зале, Андрей задержался в двери и вернулся назад. Что-то в его лице, в иронически сощуренных глазах заставило насторожиться, а затем вернуться и Дмитрия Ивановича. Когда он вошел в довольно-таки темный, тесно завешенный полотнами зал, Андрей стоял у большой картины (синие тени, белые, похожие на привидения фигуры в глубине и красное пятно в левом углу) перед двумя парнями в теплых не по сезону пиджаках и симпатичной девушкой в голубом платье и цедил сквозь сжатые зубы:

— Не разбираетесь, так и не фукайте. Вы же ни черта не понимаете.

— А что тут понимать? — сказал один из парней на диво спокойно, не реагируя на оскорбительный тон Андрея в присутствии симпатичной девушки. — Мазня.

— Вам — лишь бы стоял дуб, а на нем вырисованы все желуди, еще бы и воробей сидел и были выписаны все перья хвоста. А тут — настроение, глубокое чувство…

Андрей отстаивал импрессионизм, которого не знал. Он вообще не разбирался в живописи, да и ни в каком другом искусстве.

Дмитрию Ивановичу все это было крайне неприятно, и не только нетактичность, с которой Андрей спорил с незнакомыми людьми, но и то, что сын защищал непонятное ему самому. Конечно, Ренуар есть Ренуар (тут висели две его картины, и одна — раннего Матисса), но ведь Андрей прошел мимо них вместе с отцом, едва скользнув по ним взглядом, а на всем остальном — истинно мазне — не задержал внимания и на миг, а теперь вот горячо, почти со злостью защищал. Что это могло значить? Может, это все из-за девушки в голубом платье? Но, наверное, нет.

Увидев отца, он покраснел и быстро вышел. А Дмитрий Иванович вернулся к жене и дочке, тяжело раздумывая над тем, что ему надо немедленно искать какие-то отмычки к душе Андрея, искать пути, которыми он мог бы приблизиться к нему. Пути правдивые, честные, ведь только на них может поверить ему сын. Но где те пути? Кто ему их подскажет? Ренуар, Пикассо, Мурашко, Тропинин?

Нет таких картин, нет таких книг, где были бы нарисованы те пути. Каждый из них — хорош по-своему, а свой надо искать самому. Спотыкаться, падать — и искать.

Глава восьмая

В институтский двор можно пройти не только через главный вход, но и по узенькой дорожке через сад от остановки троллейбуса. Борозна по большей части так и ходил. Однако сегодня он не пошел прямо в институт, а свернул в боковую аллею, которая вела к яблоневому саду, оттуда — в уютный уголок за бассейном; там, в тени густых елок, в обеденную пору любили собираться младшие — по возрасту и по званию — научные сотрудники. Под елками стоял стол для пинг-понга, парни и девушки гоняли в свободное время пластмассовый шарик. Пластмассовый шарик прыгал и сегодня, его гоняли Вадим и Евгений, а зрителей было только двое — Юлий и Николай. Борозна поздоровался мимоходом, ему ответил один Вадим, остальные отвернулись, и, как показалось Виктору Васильевичу, демонстративно. Борозна хотел вернуться и спросить, что это означает, однако не вернулся. Что это должно означать — ему казалось, он догадывается. Месть за неосторожные слова, сказанные Неле. В устах бездарностей, завистников, перестраховщиков они обросли другими, домысленными, в которые вкладывался еще один потаенный смысл. Будто бы он хочет выдернуть стул из-под Дмитрия Ивановича, отнять у него лабораторию. Конечно, он надеялся получить собственную лабораторию, но, во-первых, не теперь, а во-вторых, никоим образом не отняв ее у кого-то.