Тот мигнул глазами, опустил голову:

— Простите… Вы не научили.

— Спасибо за… приятный каламбур, — улыбнулся Дмитрий Иванович.

Он в самом деле был спокоен. Может, потому, что пережил неудачу еще раньше. Ему было стыдно того, что произошло, и теперь он пытался хотя бы чем-то компенсировать свой недавний страх и панику.

В эту минуту, тихие и подавленные, в кабинет вошли Светлана Кузьминична, Вадим, Неля. Они слышали из коридора провал Юлия, таиться дальше не имело смысла.

Дмитрий Иванович почувствовал, как закололо сердце. С удивлением отметил, что эта боль была не о себе, а о них — Светлане, Неле, Юлии, Вадиме. Еще подумал, что дорого дал бы, чтобы забрать ее у них. Но… что он мог?

— Вы что… словно в траурной процессии, — принудил он себя улыбнуться. — Ого, еще и не такие неудачи бывают. Вспомните… Ну, кого там… Да все открытия в науке не приходили легко. — И чтобы не дать им впасть в пессимизм, не дать расползтись по углам сомнений, сказал: — Затормозить могла тысяча причин. Не сработали хлоропласты, не та концентрация диготенина, некачественная обработка… Вот мы взяли для обработки детергент икс сто…

Он начал увлекаться, и, чтобы удержать его от волнения, Корецкий, который тоже пришел сюда и смотрел на него умными и чуть грустными глазами, взял его под руку:

— Потом, потом. Отдохните. Мой шофер сейчас отвезет вас домой.

Дмитрий Иванович не возражал. Он только подбадривающе посмотрел на коллег, по крайней мере ему казалось, что посмотрел так, и сказал:

— Эксперимент мы повторим. Готовьте новую суспензию.

Дома он отпер дверь своим ключом, хотел незаметно пройти в ванную, чтобы снять и застирать рубашку, но Ирина Михайловна услышала, встретила в коридоре. Она испуганно вскрикнула, но сразу же взяла себя в руки, помогла переодеться, постелила ему на диване. Хотела вызвать врача, но он запретил.

Дмитрий Иванович держался спокойно, знал, что не имеет права давать себе волю. Спокойствие и твердость стал культивировать не так давно, он понимал, что запоздал на много лет, но прошлого не вернуть.

Сдержанно рассказал обо всем, что случилось на работе. Ирина Михайловна выслушала, спросила, как он чувствует себя сейчас, принесла чаю и валериановых капель. Стакан с чаем он взял, а валерьянку вернул с улыбкой. Это окончательно успокоило Ирину Михайловну. Для нее душа мужа была словно поверхность реки, она видела все, что делалось на ней, а проникнуть взглядом в глубину не пыталась никогда. Она тревожилась о его здоровье, но, увидев, что ничто серьезное ему не угрожает, успокоилась; ее опечалила неудача у него на работе, но что она означала для него самого, не по службе, а именно для него — самой сущности его жизни, — не понимала. И не пыталась понять. Ну, что-то там не удалось — вот и все. Так же не всегда понимал ее школьные заботы он, однако старался понять, кое-когда помогал советом, но, поскольку к своей работе она относилась с холодком, этот холодок передавался и ему.

И она, сказав несколько успокаивающих слов, пошла в ванную, где у нее была включена стиральная машина. Обычно он помогал ей стирать, развешивал белье — и теперь немного подосадовал, что не вовремя заболел.

Он скатал постель, оставил только подушку, подложил под нее одеяло, прилег на диван. Сначала лежал бездумно, а потом воображение стало рисовать то, что могло произойти и что было бы потом. «Куда бы Ирина на это время девала Маринку? Отослала с кем-нибудь на село или…» И он услышал Маринкин крик: «Папочка, папулечка, папчик…» — и представил себе ее ужас, ее отчаянье, невозможность постичь все своим маленьким умом и сердчишком, — все стояло перед глазами так реально, ему было так жаль Маринку, что он почувствовал, как к глазам подступили слезы.