Пандав выдержала очередную вспышку раздражения. Она привыкла к ним и знала, как лучше всего вести себя. Обаяние, скромный наклон головы и полуприкрытые глаза, руки с кротостью повернуты ладонями вверх, словно для того, чтобы смягчить град упреков. На самом деле Эруд бил ее крайне редко, и никогда — до полусмерти. Только однажды, в горах, он вознамерился сделать это, и то не с ней.

Он и сейчас не сможет ударить ее. И никогда не догадается о правде. Она в руке Ках, хотя он, жрец Ках, пока не понимает этого.

Его выговор иссяк. Затем он взревел, приказывая подать вина, и она принесла его, кроткая, как голубка.

— Что ты скажешь, женщина? Это ложь?

— Нет, мой господин, — она называла его по имени только тогда, когда он бывал трезв, разумен и доволен. Но она предвидела, что в ближайшее время ей не так часто представится возможность звать его Эрудом.

— Не ложь? Изволь объясниться.

Пандав упала на колени и легко, точно лист, положила руку на подъем его ступни. Прикосновение возбудило его. Она уже давно обнаружила, что эта часть ноги у него особо чувствительна.

— Женщина в Иске не может ничем владеть, мой господин. Но я положила все свои украшения вот туда, на столик под лампой. Эти украшения — твой дар мне, но если ты возьмешь их назад, они покроют стоимость ланнского раба.

— Ты еще не сказала, зачем это сделала, — презрительно проворчал он.

— Это приношение Ках.

— Освобождение рабов — мужское дело…

— Оно было сделано от твоего имени, мой господин. Город будет завидовать твоему богатству и поразится широте этого жеста. Это то, что сделал бы ты сам, будь ты здесь…

— Сделал бы я? Ах ты, закорская…

Она рискнула прервать его:

— Потому что я отчаялась, а ты всегда был снисходителен ко мне.

Его мрачное лицо повернулось к ней. Так или иначе она завладела его вниманием. Пока ей это удавалось, и возможно, будет удаваться еще сколько-то лет. Не через желание, так через любопытство.

— Когда ты проник в меня, я дала обет, что подарю тебе сына, — промолвила она. — Но я разочаровала тебя.

Внезапно его черты смягчились. Теис была его талисманом.

— Ках дает то, что дает. Теис — женщина, но я люблю этого ребенка. Она принесла свет в мой дом.

— Я молилась богине, чтобы она дала мне сына. Но ты же знаешь, у меня не получалось зачать.

— Я думал, что тебе это нравится, — прервал он ее с неприкрытой язвительностью, как делал иногда.

Теперь Пандав подняла глаза.

— Я желаю только радости для тебя и хочу сдержать свое обещание, — с этими словами она поднялась грациозным движением танцовщицы, пусть даже не пребывающей более в танце, и наклонилась, заглядывая ему в лицо. — Этот человек стал моим приношением Ках в обмен на плодовитость.

Эруд воззрился на нее. На его лице смешались усталость и волнение. Священные напитки, скачущие смуглые груди храмовых девиц… все воспоминания дня заканчивались одним, приводя его к этому отродью леопарда, женщине-ночи. Он опустил руки ей на талию, тонкую и скользкую, как промасленная веревка, провел по ее бокам, по упругим ягодицам под волной волос — шелку под шелком.

— И ты думаешь, Пандав, что она услышала тебя? — в конце концов он научился правильно выговаривать ее имя.

Она положила ладони ему на грудь. С внезапной смущающей болью она осознала, что ланнец для нее — ничто, и прошлое ушло совсем. И этот мужчина, которого она все еще могла убить одним ударом, этот ограниченный и вспыльчивый человек, преисполненный самодовольства и стремительно полнеющий, этот жрец пророс в ее душе, как семя, которое превратится в ребенка, проросло в ее чреве.