Мы рассказывали друг другу о своей жизни. Я поделился воспоминаниями о своих неудачных браках. Андреа — учительнице — было глубоко наплевать на мою карьеру, а фрилансер Селия постоянно путешествовала. Время от времени они встречались в Нью-Йорке, пропускали по стаканчику, а потом звонили мне, чтобы сказать, какая же я все-таки сволочь. У калифорнийцев именно это и называется семьей.

Белинде страшно понравилось мое выражение. Она слушала меня как завороженная. Я прекрасно понимал: молоденькие девушки всегда именно так слушают мужчин гораздо старше себя, что, однако, нисколько не умаляло моего самоуважения.

— Интересно, а ты действительно любил их? — поинтересовалась Белинда.

— Конечно любил. И до сих пор в каком-то смысле продолжаю любить. Причем каждый из моих браков мог бы длиться вечно, если бы мы не были современными калифорнийцами.

— Что ты имеешь в виду?

— Развод — самое обычное дело, если брак начинает причинять хоть малейшее неудобство. Психиатры и друзья говорят тебе, что ты ненормальный, если не хочешь разорвать отношения по самому пустяковом поводу.

— Ты что, серьезно?

— Абсолютно. Я уже двадцать пять лет варюсь в этом котле. Мы гордимся приобретенным образом жизни. И заметь, ключевое слово здесь «приобретенный». Мы жадные и эгоистичные. Все как один.

— Похоже, ты сожалеешь о своих разрывах.

— Нет. Для меня это трагедия. Я такой же эгоист, как и все остальные. Я не мог обеспечить женам и пятидесятипроцентной эмоциональной отдачи. Так разве я вправе осуждать их за то, что они ушли! И кроме того, я художник.

— Фу, какой противный! — улыбнулась Белинда.

— Послушай, — произнес я. — Мне не хочется говорить о себе. Мне хочется говорить о тебе. Я не имею в виду твою семью и все такое. Расслабься, я помню правила игры.

Белинда ничего не ответила, лишь выжидающе посмотрела на меня.

— Но что с тобой происходит сейчас? — продолжил я. — Чего же ты хочешь? Если не считать желания одеваться, как панк, и по возможности не быть ограбленной.

Белинда пристально на меня посмотрела, словно вопрос задел ее за живое, а потом слегка помрачнела.

— Знаешь, ты постоянно говоришь штампами.

— Я вовсе не хотел тебя обидеть, — улыбнулся я. — Я хотел узнать, чего же ты хочешь.

— А я и не обиделась, — ответила Белинда. — Мне даже понравилось. Но неужели то, чего я хочу, имеет хоть малейшее значение?

— Конечно имеет, — ответил я.

— Разве недостаточно просто делать тебя счастливым? — спросила Белинда, явно поддразнивая меня.

— Конечно недостаточно.

— Послушай, вся беда в том, что я не могу вести себя так, как хочется, пока мне не стукнет восемнадцать. Я пока никто. Ведь меня могут поймать, если я действительно выкину что-нибудь этакое.

Я растерялся и не сразу нашелся что ответить.

— А как насчет школы? — наконец спросил я.

— А что с ней не так?

— Понимаешь, есть масса способов все уладить. Хочу сказать, можно устроить тебя в частную школу. Должны же быть какие-то обходные пути, имена, маленькая ложь…

— Ты чокнутый, — рассмеялась Белинда. — Наверное, снова хочешь увидеть меня в плиссированной юбочке?

— Да уж, буду тебе премного благодарен. Но если серьезно…

— Джереми, разве тебе мало полученного мной образования?! Гувернантки, репетиторы, домашние задания.