Ах, он утверждает, что она вредная? Тем более ему стоит в этом убедиться!

Беранжер ликовала, прислушиваясь к тишине в трубке. Значит, все верно: Филипп Дюпен неровно дышит к своей невестке. И роман начался еще при жизни Ирис. Беранжер продолжила вызывающе, стараясь, чтобы он хорошо понял пошлый намек:

— Она познакомилась с ним по работе, ну, эти ее исследования двенадцатого века… Красавчик профессор, из университета. Живет в Турине… Разведен, двое детей. Но в то время у них ничего не было. Он был женат. Ты же знаешь Жозефину, она у нас принципиальная… Но теперь-то он свободен и вроде в Париже… недавно их видели вместе… Похоже, между ними что-то есть… Мне одна подружка рассказала. Она работает в Сорбонне и знает твою невестку.

Филипп на секунду решил, что речь о Луке, потом сказал себе, что Лука — не профессор университета, не женат и детей у него нет. И потом, Лука весь сентябрь провел в клинике где-то в провинции.

— Это все, что ты хотела мне сказать, Беранжер?

— Его зовут Джузеппе… Пока, Филипп… Или, может, чао?

Филипп яростно сунул руки в карманы, рискуя порвать подкладку. «Невозможно, — подумал он, — это невозможно. Я знаю Жозефину, она бы мне сказала. За это я ее и люблю. Она прямая, как стрела».

Он и предположить не мог, что у Жозефины могла быть какая-то другая жизнь.

Что она может интересоваться каким-то другим мужчиной.

Откровенничать с ним, смеяться его шуткам, держать на улице за руку…

Он спросил себя, почему никогда о чем-то подобном не задумывался.

Подошло время первой деловой встречи. Гвендолин спросила, сможет ли он принять клиента.

— Минуточку, — попросил Филипп.

«Да, но ведь…

Она, возможно, боится сделать мне больно.

Не знает, как сказать.

На протяжении долгих месяцев она не отвечает ни на письма, ни на имейлы, ни на цветы».

Он начал прием.

Клиент оказался из тех, что безостановочно говорят и требуют лишь, чтобы в ответ кивали. Чтобы быть уверенным, что услышали. На нем была бежевая твидовая куртка и желтая рубашка. Узел на галстуке кривился вбок, повторяя форму носа.

Филипп кивал, исследуя взглядом изгибы носа и галстука.

Клиент говорил, Филипп кивал, но в его голове вертелся тот же вопрос: «Да, но если…»

Если Беранжер не врет…

Он разошелся с Ирис накануне ее трагической смерти.

Их история нашла свое завершение в Нью-Йорке. Он написал слово «конец» на белой скатерти стола в ресторане гостиницы «Астория».

Когда узнал, что она умерла, он ужаснулся и расстроился. Какая жуть! Он сразу подумал об Александре. Потом каждый раз вздрагивал, встречая упрямый и мрачный взгляд Лефлок-Пиньеля с фотографии в журнале. «Так, значит, этот человек убил мою жену… Да, это он».

Потом боль притупилась, словно стерлись черты на фотокарточке. От Ирис осталось воспоминание: красивая пустышка.

Красивая пустышка, бывшая его жизнью…

Сегодня вечером он позвонит Дотти и спросит, не хочет ли она пропустить стаканчик.

Дотти — его друг и наперсница. У Дотти ласковый взгляд и светлые ресницы. Острые ключицы и пушистые волосы, тонкие, как у младенца.

Он больше не спал с ней. Не хотел чувствовать себя в ответе за нее.

— Чего ты хочешь? — спросила она как-то вечером, слегка под хмельком, держа сигарету так близко к волосам, что, казалось, они вот-вот вспыхнут.