— Мы все равно можем вместе пообедать. Я, собственно, ничего не имею против лесбиянок, — добавила она, чтобы смягчить отказ. — И вообще я думаю, что надо разрешить всем жениться на мужчинах, на женщинах, кто на ком хочет. Главное, чтобы по любви. Если человек любит бездомную кошку, то и на ней пускай женится. Лично меня это не шокирует.

Салли насупилась. Пример ей явно не понравился.

— Ясно, — сказала она, — ты себя ставишь выше меня. Конечно, людям всегда надо себя с кем-нибудь сравнивать, быть лучше других… Сразу кажешься себе такой важной персоной…

Гортензия решила не оправдываться и снова принялась за рисунок.

Японец Хироси жестоко страдал от жары. Все свободное время он бегал принимать душ. Он не выносил даже намека на запах тела. Он регулярно удалял волосы на груди и руках и спросил Гортензию, нравится ли ей, когда мужчина содержит себя в такой чистоте. Та ответила, что легкий человеческий запах в мужчине ей не претит. Свой запах, такой, по которому сразу понимаешь, кто это, если уткнешься ему в шею носом. Но конечно, это должен быть запах чистоты, уточнила она, потому что в глазах Хироси отчетливо читалась брезгливость.

Японец отвернулся.

Поль, бельгиец-альбинос, все время ел с хрустом и чавканьем, как усердный грызун. На столе у него вечно валялись крошки от рыбных консервов, огрызки ветчины, ломтики огурцов и помидоров. Под рукой всегда маячил большой пакет попкорна, и Поль то и дело совал в него руку, словно под кран. Еще он регулярно умудрялся порезаться ножом для разрезания бумаги. А поскольку за ним водилась привычка хвататься за лоб, вся физиономия у него была в красных разводах.

Гортензия решила держаться от него подальше.

Сильвану, румынку с длинными и блестящими черными волосами, прозвали Покахонтас. Ей нравились только пожилые мужчины, очень мягкие и добрые.

— Кто тебе больше нравится, — полюбопытствовала она, склонившись над рисунком футболки, расшитой бусинами, — Роберт Редфорд или Клинт Иствуд?

— Никто, — пожала плечами Гортензия.

— А мой идеал мужчины, — продолжала Сильвана, — Линкольн. Только он уже умер.

— Если те, кто уже умер, считаются, — вмешалась Салли, — тогда я за Грету Гарбо.

Еще там был высокий интересный брюнет по имени Джулиан. Он писал книги. Вообще он колебался между литературой и дизайном. Гортензия должна непременно почитать его творения.

— Тебе уже случалось переспать с писателем? — спросил он, посасывая карандаш.

— Терпеть не могу, когда лезут в душу.

— Так тебе надо обязательно переспать со мной. Когда я стану знаменитостью, будешь всем хвастаться. Можешь даже рассказывать знакомым, что тобой был навеян один из моих рассказов… Даже что ты была моей музой.

— У тебя уже что-нибудь напечатано?

— Да, одна вещь. В литературном журнале.

— И ты на этом зарабатываешь?

— Да. Немного… На жизнь пока не хватает. Поэтому я и рисую…

— Я встречаюсь только с успешными мужчинами, — оборвала Гортензия. — Так что обо мне можешь забыть.

— Как хочешь…

На следующий день он начал по новой:

— У тебя есть друг? Твоя половинка?

Гортензия повторила: она терпеть не может, когда ее спрашивают о личном. Все равно что совать ей руку под юбку! Она немедленно взбрыкивала и отказывалась отвечать.

— Хочешь остаться свободной и независимой? — понимающе кивал Джулиан, обтачивая карандаш.

— Да.

— Все равно… В один прекрасный день ты поймешь…

— Пойму что?

— В один прекрасный день ты найдешь человека, которому сама захочешь принадлежать.