А в ее груди взорвалось солнце, и больше не было сил стоять, она могла только вцепиться в него…

Он удерживал ее на руках, она сжимала его изо всех сил, вдыхала его запах, чтобы выучить его наизусть на все те следующие времена, когда ей придется быть далеко.

— Любовь моя… — Слова вылетели сами и плавали в воздухе. — Ох! — воскликнула она, поразившись острой до боли радости, и эти слова вырвались опять: — Любовь моя, любовь моя…

Он принял их как признание, вырванное у заговорщика на допросе, и улыбнулся, улыбнулся во весь рот, и улыбка взвилась в воздух, как звездчатое знамя.

И тут она услышала эхо слов, которые произнесла сама, заколебалась на мгновение, потом начала сначала на разные лады: «Ты любовь моя, любовь моя во веки веков», она целовала его ухо, словно закладывала эти слова в сейф, и забывалась в объятии, несущем мир и покой, и так они стояли, обнявшись, в темноте, не двигаясь, пробуя на язык эти слова, наполняясь ими, напитываясь на грядущие дни одиночества, мучительных сомнений и великой грусти.

«Любовь моя, любовь моя, — тянули они вполголоса, прижимаясь друг к другу, прячась поглубже в темный уголок театра, чтобы их не нашли, чтобы их больше никогда не нашли. — Любовь моя, я люблю тебя с гордо поднятой головой, любовь моя, я люблю тебя навеки, люблю так, что горю заживо, моя любовь больше всего земного шара, сильнее ураганов и бурь, сильнее сирокко и трамонтаны, сильнее северных и восточных ветров…»

Они прославляли свою любовь, выдумывая для нее имена и даря их друг другу, сочиняя все более грандиозные, все более благословенные слова, слова из драгоценного дерева, из дорогого меха, курили слова-фимиам, рождали слова и клятвы, слившись воедино в темном уголке театра.

И целовались, целовались, и говорили слова, сковывающие их незримыми цепями…

Потом она положила обе ладони ему на губы, чтобы рот его закрылся, чтобы слова из него не разлетелись.

А он проник пальцем в ее рот, чтобы палец пропитался слюной от всех этих слов любви, которые она произнесла, чтобы никогда она не отказалась от своих клятв…

Две ее ладони лежат на его губах.

И его палец пишет слюной на ее губах.

Это была их клятва. Залог любви.

Они услышали, как захлопали кресла, услышали обрывки бесед, шум приближающихся шагов…

Начался антракт.

Они медленно, медленно разомкнули объятия, вернулись на лестницу, он пригладил ладонью волосы, она поправила жакет, они обменялись последним горящим, торжествующим взглядом, толпа людей огибала их, словно живой барьер, и вот они отделились друг от друга и разошлись медленно, с сожалением…

Им больше не было страшно. Они превратились в отважного рыцаря и его даму, которые должны расстаться, чтобы когда-нибудь встретиться, неизвестно где, неизвестно как…

Они разошлись в разные стороны, и каждый нес на теле отпечаток любимого.

«Любовь так прекрасна в самом начале, — подумала Жозефина, — а мы начинаем сначала каждый раз…»

Так они шли, не сводя друг с друга глаз, пока можно было видеть…

Ширли была на месте, ждала. Она сразу засекла сияющие глаза и заалевшиеся щеки подруги и едва заметно улыбнулась. Но сочла благоразумным помалкивать. Лишь лукавый отблеск мелькнул в ее безмятежном взгляде, обращенном на Жозефину.

Жозефина села в кресло. Удобно положила локти на подлокотники, словно стараясь вновь занять свое место в реальной жизни. Потрепала красные помпончики бахромы. Немного подумала. Взяла подругу за руку и крепко ее пожала.

— Спасибо, любимая подружка. Спасибо.

— You are welcome, my dear!

Ширли звучно чихнула, потом еще раз и еще.