Он был очень привлекательным (да он и сейчас такой): безутешный вдовец и в то же время шутник _ он был просто неотразим. Он тогда носил усики, сбрил он их, кажется, перед тем, как женился в третий раз, и больше уже не отпускал, — наверное, из суеверия. Но о его первой жене я почти ничего не знаю.

Казалось, профессор чувствовал себя неловко оттого, что не предвидел такого поворота в разговоре и заранее не разузнал все получше. Хотя, возможно, больше ничего нельзя было узнать.

— Вы же знаете, как это бывает: о мертвых, чье место заняли другие, говорят очень мало или совсем не говорят с теми, кто занял их место — не будешь же постоянно напоминать друзьям и близким о чужой женщине, которая (если смотреть ретроспективно) занимала когда-то место твоей тети Тересы. Все события — вы согласны? — можно рассматривать через призму будущего и через призму прошлого, и оценка их зависит от выбранной точки зрения. Но вернемся к его первой жене. Полагаю, все знали о ней, но никому не приходило в голову ее вспоминать, — есть люди, которых лучше бы и не было, — хотя о ней не могли не вспомнить, когда твоя тетя покончила с собой, — как было не вспомнить: ведь твой отец овдовел уже во второй раз! Тересе, после того, как ее место заняла твоя мать, такая участь не грозила: сестру нельзя забыть, чье бы место она при жизни ни занимала, а неизвестную иностранку можно. Времена тогда были другие, — почти вздохнул профессор.

— В доме моих родителей всегда висел портрет моей тети, — заметил я, наверное, для того, чтобы утешить Вильялобоса: если он чего-то и не знал, я был бы ему благодарен, если бы он оказался прав в своих догадках.

— Вот как, — сказал он безразличным тоном, хотя на самом деле был очень доволен, что его предположения подтвердились.

Он отодвинул локтем доску с сырами, — наверное, уже насытился. Но нет, он вплотную занялся трюфелями и заказал себе кофе. Отодвигая доску с сырами, он слегка испачкал рукав и без того уже пострадавшего пиджака. Сейчас он сидел, положив скрещенные руки на стол, но даже так выглядел элегантным.

— А отчего она умерла? — спросила Луиса.

— Кто? — спросил в свою очередь профессор.

— Первая жена, — сказал я, и мне показалось, что Луиса в этот момент почувствовала, что в моих словах заключался и другой смысл, что-то вроде: «Ну хорошо», или «Ладно, действуй», или «Твоя взяла», — но это я говорил ей, а не Вильялобосу.

— Дети, вы меня простите, но об этом я тоже знаю не так уж много. — Профессор злился и пил вино, я подумал, что сейчас он сменит тему: он не привык так часто повторять: «Я не знаю». Профессор снова извинился: — Нас с твоим отцом связывают, скорее, общие интересы, чем дружба, хотя мы очень ценим друг друга и между нами, несомненно, существует и личная симпатия. Все, что я рассказал, я знаю от матери, которая давно уже умерла, с Рансом мы никогда на эту тему не говорили.

— Ага, конечно! Вам было неинтересно, — сказал я. Я не удержался и подпустил ему ту же шпильку — мой упрек был несправедлив, но, в конце концов, он уже поддел меня раза три, не меньше.

Профессор посмотрел на меня с укором и сожалением, но это был отеческий укор, как и все остальное. Разве что сожаление было профессорским.

— Я не знаю, кто они такие, — сказала Луиса.

— Узнаешь еще, — ответил ей профессор, словно она была нетерпеливой ученицей, которую оставляют после уроков. — Так о чем я говорил? Я толком не знаю, отчего умерла его первая жена. Не знаю даже, как ее звали. Умерла она на Кубе, это точно. Кажется, — но это не берите на веру, потому что я даже не уверен, слышал ли я об этом, не знаю, откуда я это взял, она погибла во время пожара.