— Я часто задаю себе этот вопрос, — сказала она и впервые за все это время скрестила ноги и перестала тянуть юбку вниз, отчего обнажились беловатые и какие-то квадратные колени. — Да, за тебя голосуют, и неоднократно. Тебя избирают неоднократно. Но странно — у тебя нет ощущения, что тебя любят.

Я перевел ее ответ точно, пропустив только местоимение «этот» в первой фразе, так что ее слова были восприняты собеседником как британская манера неожиданно высказывать мысли вслух. Мысль эта, заметим в скобках, показалась ему интересной (как тема для разговора), поскольку он посмотрел на британскую гостью без малейшего удивления и с большей симпатией, а потом сказал:

— Это правда. Выборы в этом отношении не показатель, каких бы результатов мы на них ни добились. Больше вам скажу, мне кажется, что диктаторы и главы государств, пришедшие к власти недемократическим путем, гораздо больше любимы своим народом. Их, конечно, и ненавидят больше, но те, кто их любит, любят горячо, и число их почитателей все время растет.

Я счел последнее замечание («число их почитателей все время растет») некоторым преувеличением, если не сказать больше, а потому перевел все точно, кроме этой части (ее я просто опустил, вычеркнул), — и снова замер, ожидая реакции Луисы. Она опять быстро скрестила ноги (эти золотистые круглые колени!), но больше ничем не показала, что заметила мою вольность. «Может быть, — подумал я, — она ничего не имеет против?» Но в то же время мне казалось, что я по-прежнему ощущал затылком ее удивленный и даже возмущенный взгляд. Я не мог обернуться и взглянуть на нее — вот беда!

Высокая гостья оживилась:

— Я с вами согласна. Люди в большинстве своем любят потому, что их принуждают любить. Посмотрите на отношения между мужчинами и женщинами: сколько пар стали парами только потому, что один из двоих, только один, вбил себе в голову, что они должны быть вместе, и заставил другого захотеть того же.

— Заставил или убедил? — спросил ее собеседник, и было заметно, что он был доволен своим уточнением, поэтому я ограничился тем, что воспроизвел его слова так, как они были сказаны. Бесчисленные ключи в его руке прямо-таки грохотали (сразу видно, что он нервный человек), и шум мешал мне разобрать слова, а переводчику нужна тишина, чтобы он мог выполнять свои обязанности.

Британская гостья снова посмотрела на свои длинные ухоженные ногти, но на сей раз, скорее, с неосознанным кокетством, чем досадливо, как раньше. Она предприняла еще одну безнадежную попытку ниже натянуть юбку на колени.

— А вы полагаете, что это не одно и то же? Вопрос ведь только в том, что было раньше, а что потом, поскольку первое неизбежно и неминуемо превращается во второе, а второе — в первое. Все это — faits accomplis (свершившиеся факты), как говорят французы. Если стране прикажут любить своих лидеров, она в конце концов придет к убеждению, что любит их, и уж произойдет это, во всяком случае, скорее, чем если такого приказа не будет. Только приказать мы не можем, вот в чем проблема.

Я подумал, что ее последние слова могут оказаться слишком резкими для демократического слуха нашего высокопоставленного лица, и мгновение поколебавшись и бросив взгляд на куда более привлекательные ноги той, что контролировала меня, решил все-таки не переводить «вот в чем проблема». Ноги не шелохнулись, но я понял, что напрасно деликатничал: испанец с силой грохнул ключами по низкому столику и воскликнул:

— Вот в чем проблема, вот в чем наша проблема: мы не можем приказать! Вы знаете, я не могу, как когда-то наш диктатор, Франко, устроить массовую акцию поддержки: собрать людей на Пласа де Орьенте (здесь я перевел «на большой площади», так как посчитал, что название площади ничего не скажет англичанке), чтобы они восторженно приветствовали нас, я хочу сказать, наш кабинет, ведь мы только составная часть кабинета, правда же? Он делал это всякий раз, когда ему хотелось, любой повод для этого годился, а теперь говорят, что людей заставляли приходить и приветствовать его.