Таня с грустью замечала, что постепенно превращается в банальную, пусть и процветающую, мелкобуржуазную лавочницу, и ни количество «торговых точек», ни специфичность предлагаемого в них товара принципиально ничего не меняет. Вылазки в относительно высокий свет, которые устраивала ей Соня, наблюдения со стороны за светом еще более высоким, первые поездки по Европе — все это лишь оттеняло второсортность, если не сказать убожество, собственных достижений. И неблагоприятные, мягко выражаясь, стартовые условия могли служить оправданием лишь до поры до времени.
Изучая английскую жизнь, Таня очень быстро поняла, что поразительная незыблемость, присущая здешнему жизненному укладу, несмотря на всю внешнюю динамику, проистекает еще и из того, что каждый здесь рождается с интуитивным, генетическим осознанием принадлежности к определенной социальной ячейке, пониманием сложнейших неписаных законов пребывания в этой ячейке и еще более сложных правил перемещения в другую ячейку. Upward mobility, столь ценимая заокеанскими «кузенами», была здесь понятием едва ли не бранным, и большинство попыток быстрого, агрессивного рывка наверх блокировалось достаточно жестко.
С другой стороны, совершались же и успешные рывки. Вырвавшись из-под пресса социалистических заморочек лейбористов, оживало частное предпринимательство, зашевелились капиталы, привлеченные налоговыми льготами и крупномасштабной приватизацией — главным экономическим козырем тори. И в безупречное социальное происхождение этих капиталов как-то не особенно верилось.
К большой приватизации Таня безнадежно опоздала, да и не с ее жалкими финансами было соваться в эти игры. Зато приватизация малая, на уровне отдельных городков и городских районов, велась с британской основательностью и неторопливостью, и в муниципальной собственности оставалось еще немало лакомых кусочков, время от времени выставляющихся на аукционы и конкурсы. Вот где пригодились бы тысячи, причитающиеся ей по векселям «Икаруса»!
Но с ними как раз приключился крутой облом. Учитывая неординарную сумму предъявленных к оплате векселей, с миссис Дарлинг встретился лично младший партнер юридической фирмы «Гримсби и Кук», куда после двухмесячных проволочек ее направил представитель банка, указанного на векселях. Разговор происходил в монументальном кабинете мистера Кука, выходящем окнами на пряничный фасад вокзала Чаринг-Кросс.
— К несчастью, миссис Дарлинг, ликвидационная комиссия прекратила рассмотрение претензий по факту злостного банкротства инвестиционного общества «Икарус» пятнадцатого апреля сего года, — пролаял толстый бакенбардист, словно сошедший со страниц Диккенса. — Все вкладчики, даже чертовы иностранцы, были об этом своевременно и неоднократно информированы, в том числе и через прессу.
— Эта чертова иностранка, — Таня показала на себя, — не была информирована ни о чем.
Бакенбардист недоверчиво хмыкнул и уставился в разложенные на столе бумаги.
— Странно… в высшей степени странно. Впрочем, это почти не имеет значения. На момент вручения постановления об аресте имущества на счетах «Икаруса» оставалось тридцать два миллиона шестьсот двенадцать тысяч четыреста тридцать два фунта стерлингов, тогда как сумма выданных долговых обязательств превышает двести миллионов. Таким образом, вчинив иск, вы можете в лучшем случае рассчитывать на взыскание в судебном порядке суммы, не превышающей двух тысяч фунтов стерлингов. Однако процессуальные издержки…
— Спасибо, мне все понятно. — Таня поднялась. — Позвольте мои бумаги.
Мистер Кук отдал ей векселя и вдруг ухмыльнулся, сделавшись почти похожим на живого человека.
— Повесьте их в будуаре. И поверьте старому солиситору, игры с ценными бумагами — не для такой очаровательной головки. |