— Где жить-то будем теперь? — соображала Настя. — И раньше-то вот как теснились по зимам, а теперь и совсем будет негде повернуться.

Эта «теснота» разрешилась сама собой. На другой день после свадьбы Парфен хоть и проспался, но не забыл вчерашнего. К нему неожиданно присоединился зять Фрол, главным образом, его жена, Марья.

— Сбесился совсем наш старик, — жаловалась она. — Пусть теперь своих «молодых» морит на работе, а нам будет. Сколько угодно работай, а все равно толку никакого не будет.

Марья любила брата Парфена и теперь хотела следовать его примеру. Нечего больше ждать, и надо самим устраиваться.

— Ничего, как нибудь устроимся, — успокаивал её Парфен. — Проживем не хуже других.

Зять Фрол был смирный человек и один никогда не решился бы на такой важный шаг. Он привык слушаться во всем жены, и теперь соглашался с ней.

— Делянки-то наши, — соображал Парфен. — Пусть отец останется со своей делянкой, а мы возьмем свои. Зиму-то как-нибудь перебьемся…

Кирюшка был свидетелем этих переговоров, и ему было жаль, что семья делится. Как раньше-то дружно жили, а тут все в разные стороны разбредутся. Ему делалось страшно главным образом за Илюшку, который теперь уж совсем останется на руках у мачехи. Бабушка Парасковья все-таки была родная и не дала бы внучка в обиду. Потом, что будет с Настей? А вдруг, ежели дедушка Елизар оставит ее у себя? Мачеху Кирюшка не любил, ленивая она и вся какая-то нескладная.

Пока гости пировали на другой день после свадьбы, Парфен отправился к охотнику Емельке. Он жил один в своей избе бобылем. Хозяйства у него не велось, кроме одной собаки, и изба начинала рушиться. Парфен оглядел все хозяйским глазом и решил, что зиму можно будет перебиться как-нибудь у него. Поправить немного крышу, да службы, да ворота, — только и всего. — Изба холодными сенями делилась на две половины, — в передней поместится Парфен с семьей, а в задней — Фрол.

— Ничего, места всем хватить, — говорил сам Емелька. — Я сам поправлять собирался, да все как-то руки не доходили.

— Ну, вот тебе все и поправим, — говорил Парфен.

— Ты зиму-то на задней половине у Фрола поживешь. У него всего один ребенок.

— Обо мне-то что говорить… Вот снег выпадет, — только меня и видели. Домой-то только к праздникам выхожу.

Дедушка Елизар никак не думал, что все дело повернется так круто. Он был уверен, что Парфен наболтал с пьяных глаз, а потом образумится. У старика опустились руки, когда к Парфену присоединилась Марья. Она была упрямая, вся в отца, и с ней не сговоришься. Из дому сразу уходили четыре даровых рабочих силы.

— Как же это так? — удивлялся старик. — Ведь, для них же я старался, а они — делиться.

Сам он не хотел вести переговоров с бунтовщиками, а послал для этого бабушку Парасковью. Но из этого ровно ничего не вышло. Бабушка Парасковья только плакала, а под конец даже согласилась с детьми, что отдельно лучше будет всем.

— Вот только как со стариком-то будем, — охала бедная старуха. — Крут он сердцем-то. Пожалуй, ничего в отдел не даст вам.

— И пусть не дает, — говорил Парфен. — Делянки-то ведь у нас остаются:. Все наживем помаленьку…

— Не попустится старик делянками-то. Хлопотать будет…

— И пусть хлопочет. Только добрых людей насмешит. Мы его ничего не берем и своего не отдадим.

Старик, действительно, принялся хлопотать и первым делом отправился на Авроринский к Федору Николаичу.