— Ты бы сам их должен был выделить, старик, трудно в большой семье жить. Тебе же будет лучше…

— Лучше-то, лучше… — мялся старик. — Конешно, не маленькие. Пусть своим умом поживут. Это, конешно, тово… А вот делянки я им не отдам, Федор Николаич.

— Опять не выйдет, старик…

—- Как не выйдет?

— Делянки записаны на Парфена и на Фрола. У тебя твоя останется…

— Ведь я обыскал платину-то?

— Нельзя же все делянки отдать тебе одному. Надо и другим на свою долю заработать. Ты теперь поправился, есть и деньжонки про черный день, — чего же тебе еще нужно?

Дедушка Елизар этим не удовлетворился и отправился хлопотать в Тагил к арендатору приисков. С ним поехал и Мохов, клявшийся всем, что «выворотит» делянки. Но из этой поездки ничего не вышло, и дедушка Елизар вернулся домой темнее тучи.

— Ничего я им не дам в отдел, — грозился старик. — Не хотят уважать отца, ну, и пусть казнятся.

Через неделю после свадьбы Парфен и Фрол переехали в избу Емельки, и начавшая богатеть семья Ковальчуков распалась. Впрочем, под конец дедушка Елизар как-будто смирился.

— Что же, значит, такая уж Божья воля, — решил он. — Я им зла не желаю. Не умели жить с отцом, так пусть поживут своим умом. Захотели умнее отца быть…

Все-таки в отдел сыну и дочери старик ничего не дал.

— Когда помру, то пусть делятся, как знают, — решил он.

Настя ушла с семьей Парфена. Когда дедушка Елизар спросил ее, куда она хочет, девочка сквозь слезы ответила:

— Я, дедушка, — к Илюшке…

— Ну, вот умница, — похвалил старик. — Что хорошо, то хорошо. Тебе Бог на сиротство счастье пошлет…

Кирюшка был чрезвычайно рад, что Настя переехала от дедушки к отцу. Участь маленького Илюшки этим обеспечивалась. Ему было жаль дедушки Елизара, которого он любил.

— Ничего, все обойдется, — успокаивала его «солдатка» — Мало ли в семьях ссорятся, а потом и помирятся.

Евпраксия Никандровна знала все семейные дела Кирюшки и принимала их к сердцу. Она тоже радовалась, что Настя по-прежнему осталась при маленьком Илюшке. Трудно расти такому маленькому без матери. Глядя на Кирюшку, «солдатка» иногда говорила:

— Что-то из тебя будет, Кирюшка? Вырастешь ты большой, будешь зарабатывать деньги, научишься пить водку…

— Нет, я не буду водку пить, — отвечал Кирюшка.

В мальчике уж рано сказывался твердый отцовский характер, он не походил на других приисковых ребят, как Тимка Белохвост. У него и мысли были совсем не-детские. После свадьбы, например, он с огорчением рассказывал Евпраксии Никандровне, как страшно пили висимские мужики, как горланили песни, и, вообще, безобразничали. Он уже отвык от своих и невольно сравнивал с тем, что делалось в конторе. Пили иногда и здесь, но не до-пьяна, а как пьют настоящие господа — за обедом или за закуской. Начнут громче говорить, примутся спорить, сделаются веселее, — и только. Федор Николаич пил всего одну рюмку перед обедом. Кирюшка давно это заметил, и его неприятно поразил мужицкий свадебный разгул.

Теперь приисковые книги Кирюшка вел почти один. Александр Алексеич только иногда его проверял, редко находил какую-нибудь арифметическую ошибку, что страшно конфузило Кирюшку каждый раз. По этим книгам Кирюшка видел, сколько кто зарабатывал на промыслах. Больше всего зарабатывали висимцы. Было уже несколько десятков настоящих богатых семей, которые «пошли жить от платины». Ближе Висима была деревня Захарова, но там как-то не богатели. Работали на приисках черновляне, т.-е. из Черноисточинского завода, утчане — из Висимо-Уткинскаго завода, тагильцы, но из них никто не богател.